А на рассвете, зябко кутаясь в шерстяной платок, разжигала костры и смотрела в огонь; щека покрывалась драгоценной слюдой, на вкус - как патока. Над поминальным костром вспоминала, как в пять лет засыпала в маленькой светлой спальне, и летун-картинки под потолком показывали на ночь сказки, а потом улетали в гавань, а за гаванью - засыпало солнце, а под солнцем мерцали звезды. Время устремлялось далеко-далеко, опоясывало запястья браслетами, пальцы - кольцами и кружилось в бальном зале (это тебе от бабушки, это для жениха, от сглаза и на удачу).
Иногда кажется — проще вывернуться, выломиться позвоночником, проще выползти, без костей вдоль винтовой лестнице ожившим кошмаром — узкое лицо, спутанный ком волос, один глаз неподвижен, другой - упадет и покатится. И волшебная палочка, точно любовница, в ревности переломается. Не будет больше не украшенных бальных залов, ни Ольсена, ни песен скальдов, никаких перочинных сказок;

(в круглом прозрачном аквариуме среди каменных зеркал первые алхимики ловили саламандру; волшебники держали Эльзу Мансар; от обожженной плоти - жар, выступает сукровица; кусается, бьется в силках своя же магия);

А когда не спалось, в полночь мерцали звезды, и часы плавились: "кем бы ты хотела стать, Эльза?" (здравствуй, Харри) Героем из снов, уплывающим за золотым руном, сыном Итаки. Через гнев Посейдона, мимо Цирцеи, Калипсо и Навсикаи. И где-то там, на родной земле, будет ждать Пенелопа, расплетая седые косы. На лазурном берегу, по песчаной косе, под отвесными скалами. Обернись, кружась под палубным тентом ночных кораблей, где на твоих отражениях в воде танцует искушенная юность;
кому обещано
кому воздастся
у кого сбудется
Хоронили в закрытом гробу. Возлюбленного героя войны, тебя, Харри. Вот тебе очередной костер, очередной кошмар, очередной приворот - на долгую память. Сквозь кровь и смерть, багрянец и соль. Приходи, братец, позубоскалить. (это Эльза, эльза, эльза - вышла из пепелища потягаться с мертвецами). Всё пройдет, пепел останется. Вотрется в десна.

У мальчика в искривленном зеркале застывший стеклянный взгляд, глаза рыбьи, бесцветность улыбки, седые пряди; пот течет под рубашкой. За липким страхом кроется метка Гриндевальда, под меткой — месяцы слежки, бессонница, жизнь в строчку, под строчкой — чужое имя, звание, иная правда. Не отличишь правду от вымысла, вымысел от задания.
Эльза зовет его — через города и страны, зовет так, будто имеет право:
- Алан. - и зеркало отзывается рябью, мальчик из стеклянного обращается в оловянного, от испуга — к узнаванию.
- Его зовут Генрих. Человек, которого ты ищешь. Генрих Ланге.
- Время?
- Ближе к двум, после обеда ..ого числа. Вандомская площадь. В Париже через две недели.
У сквозного зеркала отбит нижний угол, закрывает знаки отличия на шинели: революция должна знать своих мертвецов в лицо (под усталым самолюбием посыпают голову пеплом призраки).
Цвет её вечернего платья — алый, как герб, поруганное знамя, развивается от неровного жеста, распадается под узкой туфлей углями. Темнее лепестков гвоздики, символ траура, орнамент шали на покатых плечах, невесомее шёлка, прочнее стали. Вот мои медали, почести и призвание.
- Я доверяю только тебе.
- Я буду там.
- Меня поставят на ворота, Жан говорит.. мы чертим бесконечные схемы, Эльза, пожалуйста. Если тебя там не будет, я забью тревогу.
- Алан.
- Нет, ты не понимаешь. Если обман раскроется, они убьют меня.
- Я буду там.