О ПЕРСОНАЖЕ

john murphy – in the house, in a heartbeat;
fink - perfect darkness; foals – lonely hunter; kings of leon – the end; fink – too late;

Он стоит перед зеркалом, поправляет узкий галстук. Жест в отражении выглядит разбитым, мозаичным. Может, из-за трещины на стекле. Может, из-за битой моторики. Воет труба; слышно, как шумит за стеной вода: Готтфрид моет руки. Элиас смотрит на себя, вытирает подбородок пальцем, трет — один, два, прежде чем понимает, что пятно на зеркале.
— Гарью пахнет.
— В доме?
— От тебя.
Элиас не хочет слышать, но слышит, как брат выговаривает Злате упреки-закорючки. Под каждой гласной — насмешка, вальяжное снисхождение — не обидные, привычные отцовские интонации. "Жили-были три брата: отцовская гордость, чумная собачка и сквиб, которого нет". Слышит, как Злата вполголоса извиняется. Свешивается с перил, кричит в коридор:
- Это из-за меня, Готтфрид. Оставь Злату в покое.
- Тащи свою задницу сюда и отвечай, как мужчина.
Элиас подставляет уязвимую шею под кран, загребает воду ладонями, гладит затылок. Вспоминает, какого было злиться на старшего брата в детстве. Злость кажется неизбежной, правильной, но она ни разу так и не пришла. Не постучалась в его сознание. Не взросла на плодотворной почве, цепляясь корнями в родовое поместье Юргенов под Берлином. Не затмила собой его пустую голову, чтобы заполнить собой всё, не оставить места ни для чего другого. И теперь в его улыбке нет ничего настоящего, она такая же пустая и немного глупая, сонная, тянет за уголки губ и застывает фальшивой гримасой. На его взрослом лице безразличие кажется жестокостью. Но это неправда. Не та правда.

Впервые отец пробил ему колено, когда Элиасу было семь, и он плакал от боли, скрючившись на полу. Не закрывая лицо руками, не стыдясь, он корчился, пачкал доски слюнями и кровью и просил перестать. Хватал Вальтера за ноги, цеплялся пальцами за край дорогих брюк и утыкался горящим лбом в ботинок.
Он клялся.
Он умолял.
Он так и не признался, что это не его вина.
"Размазня" — поджимает губу отец. "Неудачник" — кривится брат.
В его добровольном жертвоприношении нет и никогда не было ни поэзии, ни героизма - упорный труд человека, вынужденного подниматься каждое утро, возвращаться в одно и то же место и выполнять одну и ту же работу над ошибками. День за днем. Почти тридцать лет. Это всегда его (только его) вина и никогда не его боль.

Галстук завязан плохо, ткань разбухла и больше не давит. Кровь — не вода, но в своих снах Элиас стоит в багровых разводах по голень, ловит рыбу голыми руками. С закатанных рукавов на песке капает, запекается кровь. Пятна на зеркальной поверхности высохнут, пятен он больше не замечает.

И мы все делаем вид, что мы счастливы.

Это их дом. Когда-то здесь стоял ткацкий завод, теперь стоит жилой дом - Вальтер отписал его любимому сыну перед свадьбой. Здесь по-прежнему мало от Готтфрида и много от отца. Его кресло. Кофейный столик. Зеркала в коридоре, зеркала в ванной. Под одеждой старшего брата - породивший его оригинал: отцовская походка с приволакивающей правой ногой, скользкие интонации в голосе, привычка курить сигареты из кожи дракона до обеда и после ужина, дорогие брюки, начищенные ботинки, кичливость, мелочность, эгоизм, удовольствие от чужих страданий и ревнивая влюбленность в доктрины Гриндевальда. Это их дом: посуда, которую Злата раскладывает по полкам изо дня в день, собирая из осколков, книги с обожженными страницами под шкафом, обеденный стол со скатертью в мелкий, сиреневый цветочек со следами их общего унижения — её приданное в стенах этого дома. Их убежище; больше некуда бежать.
Сейчас, когда Злата стоит к нему спиной, изящные кисти-веточки лежат на плечах её мужа, и у неё нет ни лица, ни имени, Элиас видит в ней всех женщин мира, но ни одна из них - не Злата. Злата отзеркаливает улыбку мужа с дотошной точностью и ничего не хочет увидеть так страстно, как его подвешенное тело, его выколотые глаза, вырванный под корень язык.
Элиас знает. Он знает об этом, но молчит. Однажды он выкрал у Златы воспоминание, и с тех пор они ловят белую рыбу вдвоем. Даже если Злата об этом не помнит. Не так болит. Под ногтями Элиас находит багровые песчинки.

Он вернулся в родной дом, когда стемнело окончательно. И в темноте своей комнаты едва различил младшего брата. Казалось, Маттиас просто уснул, как засыпают уставшие, непоседливые дети в конце дня - свесив ноги с кровати, застыв в нелепой, неудобной для отдыха позе. И Элиас поцеловал его закрытые веки, сжал твердые холодные ладони. Маттиас - его рыхлое изломанное тело; его залеченные колдомедиками, туго перевязанные бинтами запястья; его голова, бессмысленно вращающаяся от бесконечных дыр в памяти на цыплячьей шее; его слезящиеся, запавшие глаза - Маттиас, тень от тени, ничей сын, никому не брат, постыдный секрет. Элиас читал ему на ночь сказки барда Бидля и держал над кроватью зажженную Люмосом палочку, расчесывал волосы перед завтраком и отдавал свои конфеты. Он молился. Он плакал. Он обещал, что больше не оставит Маттиаса одного. Но правда в том, что Элиас никому не может помочь. Он просто никчемный бесхарактерный слабак, который не должен был рождаться на свет. И теперь Маттиас ушёл, как жил, один.
Элиас лежал и не двигался.
Потом за ним пришли.
Вальтер сказал, что наступило время обеда.

       навыки:
•  по долгу службы - первоклассный специалист в области управления памятью (необратимое стирание, заклинание ложной памяти);
•  по призванию - вручную сшивает куски в лоскутное одеяло без швов (психологический громоотвод);
•  средний уровень владения - окклюменция, защитная магия;
•  ниже среднего - зельеварение;

ДОПОЛНИТЕЛЬНО

       Связь с вами:
#slovospb; ya kak tit pullion,
so mnoy tselyy legion, suka, tselyy legion;

Отредактировано Elias Jürgen (2017-01-08 06:17:32)