Он закусывает губу, аккуратно прожигая заклятием глаз волшебника. Затем второй - тут важно не терять сосредоточенности, чтобы не задеть кость и не спалить всю дурную голову несчастного писаки. Лукаш вовсе не питает к нему ненависти - он вообще ни к кому не питал ненависти. А то, что получилось, когда волшебник перестал вопить, Ружевич даже готов полюбить. Он аккуратно обхватывает затылок ладонью и прижимается губами к лысеющей макушке. Его пробивает внезапным умилением, вырывающимся наружу сдавленным шепотом.
- Mamusia jest ze mnie dumny?*
Безглазое изуродованное тело хрипит, из его рта медленно стекает нитка слюны, теряясь в аккуратной бородке, и Лукаш резко отходит на шаг, прижимая большой палец к нижней губе, словно оценивающий очередной мазок кистью художник.
Не лучшее творение, но сейчас идеал и не нужен. Все равно большая часть этой красоты пропадет через пару часов, когда стены обрушатся. Сама редакция «the new york ghost» для него пока недостижима. Пока.
Но вот один из самых активно влезающих не в свое дело репортеров - пожалуйста, уже полностью лишен человеческого облика. Осталось только установить одну из волшебных маггловских вещичек. Лукаш не разбирался особенно в их работе, но понимает принцип и механику действия. Это кажется отличной демонстрацией опасности тех, кто отказался от Ружевича как от неудачного творения. Теперь бракованное дитя может больше, чем кто бы то ни был. Он может спалить все до тла.
След его магии останется на живом пока, но уже - трупе. Лукаш не знает, кто именно пойдет по этому следу, и загадывать заранее не желает. Но сейчас пора уходить, и преступник аппарирует в заранее намеченный переулочек совсем недалеко. В паре кварталов почти сразу раздается грохот взрыва.

***

Теперь это уже не простой репортер - младший редактор. Не то, чтобы Лукаш был удивлен неплохим защитным чарам... Он в любом случае пробил их, это вам не обстоятельная оборона у поместья фон Фейербаха. А то, что был подан сигнал аврорам - да, так даже лучше. Больше пяти минут его задумка все равно не займет.
- Ты все равно не успел бы, - Ружевич ломает чужую палочку в левой руке, одними только пальцами. Правая взмахивает, дирижируя непростительным заклятием (самым нелюбимым из трех). Сначала Лукаш говорит хрипло, с хорошо отличающим его шипящим акцентом, злобно роняя каждое слово. Пустые глаза волшебника с опустошенной волей внимательно смотрят ему в рот.
- Woodlawn Cemetery, завтра. В полночь у малого озера, будь в черном.
Лукаш улыбается, певуче меняя голос.
- Конечно, я буду.
На слабо дергающихся пухлых руках и шее немолодого мага прорастают, лопаясь, язвы. Он морщится, но волевое усилие поляка превозмогает попытки жертвы закричать и забиться в конвульсиях. Лукаш мягко треплет мужчину по взмокшей щеке, вытерев окровавленную руку о чужой домашний халат. На бежевой ткани расцветает алый след, а Ружевич уже взмахивает палочкой, отдавая последний приказ.
- Повторяй.
Он оставляет у входа совсем маленький заряд, просто чтобы напомнить о причине террора.

***

Лукаш успевает принять душ, побриться и плотно поужинать - имея возможность, он теперь ест сытно и вкусно. А на съемной квартире, в отличие от гостиниц, которые проверяют в первую очередь, возможностей более чем достаточно - жизнь на широкую ногу не так уж и скомпрометирует. Он старается демонстрировать всем своим видом и поведением, как хорошо можно жить, прислушиваясь к Гриндевальду. Вслушиваясь в каждое его слово, если точнее. Возможно, он что-то выучил за эти годы и научился на ошибках. Или нет.
Несмотря на зимнее время, пруд не замерз, на его чуть рябящей поверхности отражались блики и далекие огни. Зато все подступы были покрыты мягким, нежным и робким снегом, а кое-где только инеем. В темноте крылья распростершего руки каменного ангела отливали жемчужным светом. Лукаш сел на ступени, с которых этот ангел спускался - с этого места открывался хороший вид. Он закрывает глаза, прислушиваясь к струнам натянутых заклятий.
Нельзя пропустить. Нельзя промедлить. Нельзя засыпать.

*Мамочка гордится мной?

Отредактировано Lukáš Różewicz (2017-01-10 00:20:20)

Лукаш перебирает в памяти все известные ему имена, гадая, кто придет разбираться с его маленькой загадкой. Пытаясь не заснуть, что тоже важно. Вообще, он улыбается, считая себя бесконечно умным и ловким: нападения совершены прямо под носом у министерства магии Соединенных Штатов. Отъевшиеся и разморенные своим мнимым нейтралитетом, они способны на все, лишь бы и дальше не чувствовать себя целью - это ли не главная шутка?
Промокший ботинок скользит по мраморной поверхности. Лукаш кривит губы.
- Kurwa.
Он вышептывает одно за другим, одними губами, без перерыва, шевелит пальцами, затянутыми в перчатки. Ангел над головой отбрасывает долгую и кривую тень, будто бы корчится в муках. Лукаш смотрит вверх сквозь каменные объятия, и лицо его морщится, кривится словно от приступа внезапной мигрени. Все происходящее кажется ему когда-то уже случившимся.
Бессмысленным.
Именно в этот момент сознание подергивается рябью натянутых нитей, изысканных, как жесты фон Фейербаха. Его уроки кажутся зыбкими, но указываются действенными - исполнение безукоризненно. Лукаш сглатывает слюну и улыбается сквозь призрак боли. Улыбается пустоте дорожек, чистоте тонкого льда, едва зарождающегося по краю берега.
Она идет - четкая фигура на мостике между двух прудов. Зыбкая тень на воде под мостиком.
Лукаш удивлен: почему она? Почему одна?
Неизвестность раздражает, словно кто-то тянет за рукав и мешает пройти, пытается первым прошмыгнуть вперед. Переиграть. Подсунуть вместо сыра в мышеловку кусочек мыла. Лукаш признает, что любой подарок судьбы может оказаться такой же ловушкой, как и созданная им. И что это не имеет значения, тоже признает.
Он идет навстречу. Ружевич оскальзывается на покрытой инеем жидкой грязи, взмахивает рукой, удерживая равновесие, но не сбавляет шаг. Он улыбается и открыто (очень плавно) разводит плечи, разводит руки в почти обнимающем жесте. В его пальцах, почти окостеневших в липком холоде, вполне ожидаемо зажата палочка. Но партия не сыграна до конца, рано ею пользоваться. Рано бить, рано быть убитым.
Лукаш позволяет своему лицу изобразить удивление, снедающее его глубоко внутри: выходит паршиво. Ружевич - плохой актер, он помнит об этом.
- Добрый вечер, - поляк говорит с характерным, более сильным, чем обычно, акцентом, уходит в шипение; английский язык ему дается с куда большим трудом, чем почти родной немецкий.
- Но я ждал не вас, - он наклоняет голову, угадывая чужое движение рукой и улыбаясь ярче. В мутном свете мало что можно увидеть.
Наверное, ему стоит убить ее и считать, что дело окончилось неудачей.
Лукаш продолжает смотреть в незнакомое лицо, прикидывая, что стоило бы подрезать.
Что еще он увидит?

Отредактировано Lukáš Różewicz (2017-02-01 14:56:18)