на заводе несколько десятков подразделений она |
О ПЕРСОНАЖЕ
статус крови: | школа: |
ну не забавно ли это, что со времени войны
Марта выпускает в окно сложенный в небольшого дракона исписанный лист пергамента – он ныряет вниз и исчезает в комьях серой осенней пыли. Сейчас Хайнер скучает на лекции по Истории Магии, а значит, письмом недоволен не будет: Марта помнит его расписание наизусть и знает, когда можно и когда нельзя его беспокоить.
Марта знает все о том, что ему нравится, что его злит, что его раздражает. Хайнер не выносит запаха апельсиновой кожуры (Марта прячет ее в карманы зимней одежды), пятен от виски на рубашке отца (Марта застирывает их до утра), упоминаний о маме (Марта заклеивает ее лицо на всех колдографиях кусочками голубой клейкой ленты). Она ловит любое изменение в его выражении, пытаясь угадать, как может сделать его счастливее. Марта учится быть на него похожей: прививает его интонации, его движения, учится говорить на его языке, верить его верой.
В Дурмштранге ей не хватает их полуторачасовых прогулок, гоняющегося во дворе за маленькими летними яблоками рыжего бездомного пса, возможности прийти к нему ночью и попросить оставить до утра свет. В коридоре школы Марта тянется к нему за объятием, но Хайнер говорит коротко (высушенные слова трескаются в ее ладони), быстро, разворачивается и уходит. Марта остается одна – спину сводит от недостатка тактильной ласки; судорогу между лопатками она пытается вырвать, расцарапывая плечи.
Здесь Марта всегда чересчур: чересчур громко смеется, чересчур быстро говорит, чересчур краснеет в ответ на злые улыбки («вы видели ее мантию?»). Марта не понимает, как нужно говорить (перестает заговаривать первая), избегает прямых взаимодействий (за завтраком бросает в смеющегося над ней старшекурсника тарелку серой овсянки). Дурмштранг отчасти регламентирует поведение – внутри строгих правил Марте становится легче: она засыпает в десять, просыпается в пять утра, эссе сдает идеальным, без единого смазанного отпечатка чернил. Так она знает, как избежать ошибок. Хайнер устанавливает такие же жесткие требования, уловками подсказывая ей, как получить одобрение.
В промежутках между его словами у Марты едва получается уместить свои: она показывает нарисованного для нее однокурсником ди-но-зав-ра («ты знаешь, что магглы зовут так драконов?»), рассказывает про новое выученное заклинание, просит починить порванный («это я, случайно») учебник. Хайнер дотрагивается до ее плеча: «ты не должна с ним разговаривать», «ты должна стараться еще больше», «почему ты не можешь научиться себя защищать?»; Марта ни на секунду не сомневается ни в одном из его слов: «Геллерт Гриндевальд – великий волшебник», «ты не должна их жалеть», «так будет лучше для всех». Хайнер сажает в ней искусственные деревья собственной веры: птица вьют гнезда в их пластиковых ветвях, но они не дают новых корней и едва выдерживают сильный ветер.
Так будет лучше: Марта повторяет это до тех пор, пока не стирает кончик языка о неподдающуюся корочку слов. Так будет лучше: для того, чтобы построить новый мир, нужны старые руины. Марта обжигает их огнем, заливает красками мерцающих вспышек. Марта – «брат может вами гордиться», «можете уже считать себя принятой» – одна из лучших на курсах авроров. Марта – (одна из) лучший солдат: лица убитых магглов она заклеивает голубой клейкой лентой («это необходимая жертва»), пятна сажи с рукавов рубашек стирает начисто вместе с кожей ладоней («ты сможешь гордиться миром, который мы построим для них»). Марте не страшно: Хайнер заполняет каждый из ее страхов исступленной, мучительной верой (если проткнуть их ножом, вытечет черный гной).
Марта знает, что делает правильно: брат не оставляет возможности сомневаться.
Марта знает в то, что не должна быть магозоологом, что должна ненавидеть отца, любить Гриндевальда: Марта уходит в аврорат, не возвращается больше в отцовский дом и заполняет улицы набатным звоном.
В кошмарах к ней приходят стертые синие лица.
не было у нас ничего лучше, чем война
Эбигейл любит голубую пижаму с вышитыми на ней снегирями, смородиновый ром, подбирать каштаны по дороге от дома до Вулворт-билдинг. Эбигейл показывает язык собственному отражению (Марта разбивает в ее доме все зеркала), предпочитает мантии вишневого цвета (Марта рвет их лезвием кухонного ножа), приносит на ночное дежурство коллегам сладкий черничный пирог (Марта знает, что некоторых из них завтра не досчитаются).
Марта – спрятавшийся под одной из теней ее дома бешеный зверь. Марта разрывает от злости кожу на собственных лапах, заполняя ее сахарные комнаты черной пеной, запахом спекшейся крови и грязной шерсти. Эбигейл теперь ничего не любит, ничего не говорит, никого не помнит: Марта держит ее в запертой комнате наверху, нашептывая на ухо старые немецкие колыбельные. Голубую пижаму с вышитыми на ней снегирями теперь носит сама.
Марта и Хайнер вырезают из нее воспоминания, все, до единого, не оставляя ничего, что помогло бы прийти в сознание. Теперь Марта обнимает подкармливаемого Эбигейл бездомного пса, теперь Марта улыбается ее отражению, теперь Марта приносит в аврорат черничный пирог. «Гиллеспи, ты что, научилась, наконец, прилично готовить?»; Эбигейл – Марта? – смеется в ответ счастливо и кокетливо. Она выполняет эту роль куда лучше, чем свою собственную.
Марта – двойник, заполняющий собой чужие движения, чужой голос, чужие желания. Марте хочется жмуриться от отвращения, когда коллега Эбигейл, Норман, забывает свой поцелуй у нее на плече; вместо этого – благодарно целует в ответ (позже – раздирает лодыжки, стягивая с них чешуйки прикосновений). Марта может не делать этого, но делает, потому что так хотела бы Эбигейл.
Марта знает все, что Эбигейл когда-либо знала и когда-либо сможет узнать: об аврорате, о планах Магического Конгресса, о Роланде Гиллеспи; Марта знает больше, чем Эбигейл: ей бы никогда не пришло в голову подслушивать, обманывать, подглядывать за чужими воспоминаниями. Вместе с Мартой об этом знает и «Todessturm»: она больше не помогает им жечь костры, но находит места, где пламя будет гореть ярче и выше.
Эбигейл бы этого не хотела. Марта – чумная крыса, разносчик заразы, Марта разрушает ее мир изнутри, заполняя его слизью и гнилью. Марта тоже бы этого не хотела, но знает, что должна хотеть (так говорит Хайнер, так говорит Гриндевальд, они не ошибаются никогда никогда никогда). Бешеный зверь раздирает укусами кожу на собственных лапах и захлебывается красной слюной.
Марта приходит в аврорат в чужой мантии, улыбается чужой улыбкой, говорит чужие слова; Марта оставляет на щеке Нормана поцелуй, а позже его убивают: Марта торжествующе смеется, заполняя воспоминание о его смерти серебрящимися осколками разбитого зеркала. Все, к чему она прикасается, умирает: Марта не знает, зачем это нужно, но знает, что нужно; Марта не знает и спрашивает его у Эбигейл, но Эбигейл молча смотрит на закрытую дверь выжженными глазами и не дает ответа.
Марта говорит ей: «мы должны любить Гриндевальда» (Марта закрывает глаза Норману и вычеркивает его из собственных воспоминаний). Марта говорит ей: «мы сможем гордиться миром, который мы построим для них» (Марта находит Роланда ночью, чтобы узнать, есть ли у него для нее ответ). Марта говорит ей: «мы не должны их жалеть» (Марта говорит себе, что лучше один убитый волшебник, чем десятки магглов).
Слова, которые говорит ей Хайнер, в дали от него утрачивают силу. У Марты новых слов нет, веры нет, нет оправданий. Она выкапывает из могил похороненных ею людей и убаюкивает их старыми немецкими колыбельными. Это лучшее, что она может сделать.
Хайнер и Гриндевальд ошибаться не могут – ошибается Марта, предпочитая спасение новому миру.
на всем протяжении от войны до сегодня?
Роланд ни к чему не привязан, ничем не раздражен, ничего не любит;
Марта по крупицам вытягивает из Эбигейл воспоминания, но они пусты. Его мать, тетя Матильда, со вздохом рассказывает, как в детстве Роланд обожал движение, банановый пудинг, сливовый соус: «рубашку приходилось менять по два раза в день».
Марта – Эбигейл? – путает в шторах улыбку, когда Роланд – седые виски, высушенное тревогой лицо, спрятанный в тень взгляд – спускается к выходу: движение, банановый пудинг, сливовый соус. Марта силится простучать его, но наталкивается лишь на полую пустоту птичьих костей (она крадет из аврората его личное дело, но не находит ничего, чтобы не вмещалось бы в официальные формулировки). Ничего, что помогло бы ей выбрать нужную высоту смеху или верную интонацию: ей как будто завязывают глаза.
Рассказы Матильды всегда обрываются вместе с окончанием Ильверморни. Марта завязывает узел поверх имени Беверли, растягивает его уголками рта («никогда не смей говорить о ней»). Про нее она ничего не рассказывает ни брату, ни Todessturm: Беверли становится ее первым секретом (в нем тонет все, что она узнает о Роланде: Хайнеру незачем знать).
Роланд ни к чему не привязан, ничем не раздражен, ничего не любит; Роланд – не отражение в ее зеркале, а трещины, разрезающие лицо. Марта выцарапывает из рамы осколки, чтобы рассмотреть поближе, но не видит ничего, кроме собственного уродства («они умерли из-за тебя, он умер из-за тебя»).
Хайнер всегда знал, что ей нужно делать, чтобы получить любовь, но теперь все посаженные им деревья вырваны с корнем. Марта жжет в оставшихся от них рытвинах птичьи гнезда и опавшие листья: больше не останется ничего, кроме пепла, талой воды, опаленных перьев. Нет деревьев, которые могли бы вырасти на их месте: Марта втирает яд в комья земли, пытается сбежать от чужих слов, чужой веры.
Марта надеется, что Роланд сделает все по инструкции: протоколы, допросы, смертная казнь – враги Конфедерации лучшего не заслуживают (Марта – предательница, убийца – лучшего не заслуживает). У Марты хватает сил всего на одну измену, но Роланд требует от нее одну за другой, удерживая на месте слепой, тупой болью; она длится, как скрежет стекла, и заполняет все ослепительной белой вспышкой.
Роланд выкорчевывает деревья, которые посадил Хайнер, но заполнить их место Марта может только собственным телом: предательница, убийца, «они умерли из-за тебя», «он умер из-за тебя», «я ненавижу вас».
Марта продолжает рассказывать ему все, что знает, но не потому, что на это хватает храбрости или сил: нет больше ни веры, ни сил, ни храбрости, остается только его ненависть, которую можно лишь искупить или увеличить: смерти в этот раз было бы недостаточно.
Марта заглядывает в осколок, чтобы рассмотреть поближе свое уродство: его невозможно исправить, а значит нужно лишь преумножить. Она появляется при нем в виде Эбигейл, даже когда этого не требуют обстоятельства, вспоминает («не смей») Беверли (ее имя стягивает с ладоней кожу). Пространство до Роланда заполняется болью и звонким щелчком пощечины: еще немного, и станет невозможно дышать (спину сводит от недостатка прикосновений). «Я ненавижу вас» (смех пузырится в уголке рта Марты – Эбигейл? – липкой слюной). Ненависть – это то, что ей нужно: она занимает все, что когда-то заполнялось любовью.
i. Семья Марты - во всех отношениях наилучшее место для формирования ресентимента. Отец (Эггерт Крамер [53]) – (полу)нищий министерский неудачник, спасающийся от беспомощности длительными запоями – не мог дать детям ничего. Мать (Алоиза Крамер [49], сквиб) дать тем более не могла, так как позорно сбежала от тягот семейной жизни с торговцем темномагическими артефактами (вечный позор ее имени!). Дети брали все сами: Хайнер [30] (старший брат) – своими усилиями, Марта – усилиями Хайнера, пестовавшего ее по своему образу и подобию.
ii. В Дурмштранге Марта – застенчивый, а потому агрессивный, импульсивный и не всегда сдержанный в эмоциях подросток – обошлась без близких друзей и каких-либо перспектив на успешное социальное взаимодействие. Брат – ее единственный друг, однокурсники, сперва сидевшие с ней за одной партой, спустя неделю начинают посмеиваться над откровенной поношенностью одежды, учебников и других вещей. Сама Марта слишком плохо понимала, как работают интеракции: регламентированное поведение давалось ей куда проще, общение с братом же не требовало усилий такого рода и занимало все ее мысли. Хайнер контролировал ее попытки взаимодействовать с другими людьми и всеми силами ограничивал их (как и все самостоятельные стремления Марты). На последних курсах обучения Марте не удалось избежать нескольких серьезных конфликтов, которые едва-едва не закончились ее исключением.
iii. После школы Марта, подобно брату (как и все, что она делает) поступает на курсы подготовки авроров, где три года успешно поддерживает репутацию талантливой и перспективной студентки.
iv. В 1941 году, не успев провести ни одного дня в окопах, по протекции Хайнера (давнего и заслуженного партийца) вступает в экстремистское образование «Todessturm». Сперва существует в организации на основаниях обычного пассионария прямого действия: участвует в массовых забавах на улицах других европейских стран, украшает праздничными огнями центральные городские площади и маггловские дома. Комплекс идей Гриндевальда Марта принимает лишь через Хайнера: она уверена, что брат не может ошибаться, а значит, не может ошибаться тот, кого он любит (а значит, она тоже должна любить). Принять методы - сложно, чем дальше, тем тяжелее, но Марта привыкла делать все, чтобы порадовать тех, кого она любить. Делать все и с двойным усердием (они не могут ошибаться).
v. Марта - рядовой член «Todessturm», имеющий невысокий уровень доступа к информации и не приближенный к Гриндевальду лично. Через полтора года она доказывает, что нужна организации, но по-настоящему важного места в ней до сих пор не занимает (в силу возраста, срока службы и так далее).
vi. В конце 1942 года, Марта, успев заслужить некоторое доверие, перебирается в Северную Америку вместе с запасом всех необходимых для оборотного зелья ингредиентов. Там, точно следуя инструкции, занимает место Эбигейл [Abigail] молодого аврора, кузины одного из высокопоставленных волшебников Магического Конгресса США Роланда Гиллеспи. Для извлечения из сознания Эбигейл необходимой информации Марта прибегает к помощи брата, который намного лучше, чем она, владеет арсеналом пыточных заклинаний. Она не выдерживает этого и сходит с ума; Марта же до самого конца делит с Эбигейл дом: оборотное зелье работает только в том случае, если волшебник жив.
vii. Неловкая в неформальных социальных взаимодействиях, Марта легко адаптируется к образу поведения Эбигейл: она действует не от своего имени, она действует в рамках условий жесткого контроля за соответствием чужому образу, она видит в других не себя, а чужого человека, которым легко становиться.
viii. В конце 1943 года тихо и незаметно проваливает миссию, ради спасения нескольких невинных магглов выдав себя своему названному кузену. Годовое взаимодействие с врагами режима Гриндевальда поспособствовало некоторой переоценке и прежде слабых идеологических ориентиров. Теперь, оказавшись в зависимом положении от доброй воли агента «Resistanсe», Марта работает на два лагеря: Роланду доносит на старых товарищей, а для «Todessturm» добывает одобренную и заверенную им информацию. Марте удается продержаться в таком шатком положении лишь по чистой случайности: от тщательных проверок ее избавляет завоеванный братом кредит доверия, а привитая годами тяжелого обучения железная дисциплина не дает ей распустить мысли и дать слабину при передаче информации лидерам «Todessturm».
навыки:
i. Годы подготовки авроров не проходят зря: Марта – талантливый боевой маг с отточенной до рефлекса реакцией и способностью быстро ориентироваться в неожиданных ситуациях. Марта – самый подходящий солдат для акций прямого действия: самоотверженный, готовый рискнуть всем, чтобы выиграть. Она с первого курса знает, кем хочет стать, и с первого же курса делает для этого все. Марта скорее практик, чем теоретик, и боевая магия – требующая полного вовлечения, полной самоотдачи – удается ей намного лучше, чем, например, требующие сосредоточенности и концентрации трансфигурация и зельеварение.
ii. Темная магия – неотъемлемая часть ее боевого арсенала. Марта таскает книги у брата, таскает в библиотеке Дурмштранга: она заражается интересом к этой области Хайнера и наверстывает все, что может. Теоретических знаний здесь у нее гораздо больше, чем практических навыков: ей не хватает магического потенциала. Кроме того, из непростительных заклятий Марте удается только «Империус», а для остальных у нее не достает настоящего желания причинить боль и убить.
iii. По долгу службы обладает базовыми навыками окклюменции, которые старательно совершенствует и тренирует. Сильного волшебника, по-настоящему желающего проникнуть в ее сознание, защита Марты, конечно, не остановит, но скроет волнение, страх и слишком яркие признаки лжи. Марта умеет выстраивать блок так, чтобы не вызывать подозрений, но по-настоящему сопротивляться опытным легилиментам не сможет.
iv. На курсах подготовки авроров была лучшей в умении маскироваться и незаметно выслеживать. Привитая жесткая дисциплина позволяет на работе ей полностью себя контролировать и держать в руках сбивающие эмоции (за исключением нескольких редких и связанных с личными триггерами ситуаций), что жизненно важно для любого вовлеченного в шпионаж.
v. Говорит не только по-немецки, но и по-английски.
ДОПОЛНИТЕЛЬНО
Связь с вами:
Пишите письма по партийному адресу.
Сибил – совершенная симметрия, идеальная гармония линий. Каждую из этих черт Солу хотелось бы исправить, подрезать ножом, нарушив равновесие уродливым рваным дефектом. Сейчас до ее кожи можно дотронуться только лезвием: только лезвие ее красота оттолкнуть от себя будет не в силах, все остальное – не оставляет следа. Нужна трещинка – Сол поцелуем бы растянул ее края, вывернул бы наизнанку найденную червоточинку; Солу снится: поврежденная роговица глаза и скользящая в нее красная пелена. Сейчас его взгляды, его улыбки, его слова стекают вниз по лживому изгибу ее смешка и не причиняют никакого ущерба. Он хотел бы узнать, что остается внутри ее абсолютной, издевательской красоты.
Сол впервые не может отыскать брешь, а если бреши нет, ее нужно, необходимо оставить.
С Сибил его победа впервые не безусловна.Сол пропускает Сибил вперед, чтобы еще раз увидеть, как шарф соскользнет с ее плеч (острые позвонки этой шеи нужно выломать или заставить навсегда превратиться в холодный мрамор). Нетерпение сковывает его пальцы мерзлым волнением; он почти усмехается нелепости своего беспокойства.
– Не уверен, что хотел бы с ним познакомиться, – Сол отворачивается, чтобы убрать пальто в шкаф, пряча в рукав злую ухмылку. Когда он возвращается, та вновь становится синтетически вежливой. – Во всяком случае, сегодня.
Сибил упоминает Тере небрежно, роняя между словами многозначительные оговорки и двусмысленные интонации.
Сол обводит его имя тонким красным пунктиром, делая вид, что не попадается на уловку.lost, lost such peace and Persephone lost.
last dream brought silence,
silent thread of death-threatening dream.Рассыпанный пепел, липкий запах разлитого вина, отпечатки пальцев на столике – все, что раньше скорее вынудило бы Сола развернуться, уйти, теперь же доставляет ему удовольствие. Он замирает у зеркала, жадно замечая приметы досады Сибил: прикушенную губу, нервное движение плеч. Сол смахивает их в узкую ладонь и прячет в карман, надеясь потом рассмотреть поближе.
– Купка? А я все пытался вспомнить, кому он тогда достался. Надеюсь, вы видели его иллюстрации для «Человека и Земли» Реклю, – Сол ненадолго задерживается у комода, чтобы аккуратно поправить черно-белый этюд. – Мне стоит показать вам его ранние работы, написанные еще до перемены под влиянием авангардистов, – он оттеняет пренебрежительность интонации непродолжительным молчанием. Сол редко соглашался признать что-либо в искусстве последнего века: оно выламывается из установленного им канона, демонстративно отворачивается от эстетики, уходя в дисгармонию ритма, звука и линии (отказ от ритма, звука и линии, отказ от цвета и формы). – Они остались у редких коллекционеров, ведь все гонятся за абстракциями.
Сибил поправляет подол платья – нервность жеста на мгновение отделяется от выверенной точности ее движений, оставляя просвет между защитой и беспокойством. Солу нравится замечать такие шумы, погрешности, перебои, искажающие тщательно выверенный образ. Если бы они продолжались чуть больше секунды, он смог бы поймать, растравить их, наполнить настоящей тревогой, но Сибил – Сибил никогда не позволить увидеть в своих слабостях что-то большее, чем случайность.
(Если бы позволяла, Солу вновь стало бы скучно).
– Надеюсь, вы не позволите Тере оставлять винные следы и на нем, – Сол заполняет секундную паузу невозмутимой улыбкой, внимательно заглядывая Сибил в глаза. – Это было бы непростительной небрежностью.Сол подхватывает улыбку Сибил, надрываю ею уголки собственных губ:
– У меня, кажется, есть идея немного лучше, – кончик рта вздрагивает от назревающего смеха. Он прикусывает щеку изнутри. – Может, вы позволите мне задавать вам вопросы?Сол едва удерживает в тишине дрожь.
Пальцы с трудом отыскивают в кармане блистер с оксикодоном: таблетки почти заканчиваются, а значит, скоро снова придется искать поддельный рецепт. Раньше Сол никогда не забывал следить за их количеством: любой перерыв в приеме размывал дни продолжительными, тянущимися болями; теперь, когда появилась Сибил, он отвлекается даже от необходимости восполнить запас.
– Вам, наверное, бессмысленно предлагать? – Сол подходит чуть ближе, чем ему позволяет вежливость. – Скажите, почему вы не рассказывали, что знаете моего брата, Сибил?
Тишина все-таки вздрагивает его смешком. Сол предпочел бы вырезать его у нее на лице.