handsome and full of laughter
|
О ПЕРСОНАЖЕ
статус крови: | школа: |
Когда-то я бы, наверное, сказал, что не верю в зло. Но теперь я стал умнее.
i. Напомни мне, почему я тогда смеялся?
Это был смех облегчения. Смех человека, который наконец-то спустя несколько месяцев ожидания дождался своей казни и уже делает первые пружинящие шаги по эшафоту, мол, скорее рубите мне голову. Это было похоже на бой военных барабанов, сначала они звучат где-то вдали, едва ощутимым пульсирующим ритмом, а потом все ближе, чтобы затем зазвучать набатом в голове - он ждал ареста, когда каждое утро шел на службу и когда вечером уходил с нее, когда навещал родителей с их беспокойными глазами и вопросами, когда совершал обыденные действия, когда занимался любовью с миловидной, но едва знакомой девушкой. Бой барабанов слился с гулким шумом крови в ушах в доме герра Веннберга - сам Харфанг готовился к скорому отъезду из сломавшейся и покорной Геллерту Гриндевальду Норвегии вместе с семьей, Артур принес его детям коллекционных разрисованных вручную оловянных солдатиков, произведенных в мастерских "Игрушек Ауэ", а потом курил, выдыхая дым в приоткрытое кухонное окно, одну за другой, убежденно говоря, что он сам останется и, если необходимо, ответит на все вопросы.
Вопросов никто не задавал. Расследования и суда не было.
"Вы, господа, не авроры" ладони упираются в растрескавшиеся каменные плиты, прежде чем одна тяжело поднимается, чтобы тыльной стороной утереть разбитый рот. Язык ощупывает зубы - пока еще целые, - и смех рождается и противно щекочет горло, в котором пузырится кровь, "Вы - мясники". Артур Ауэ стоит на коленях на каменном полу своей камеры в Нурменгарде и смеется по-мальчишески легко, будто услышав хорошую шутку. Те, кто его бьет (двое держат за плечи, оставляя черные маслянистые следы на когда-то идеально белой, скроенной под герра Ауэ сорочке, узкий галстук в этом свете похож на удавку вокруг его шеи) - без магии, используя только кулаки, когда-то курили вместе с ним в узких министерских коридорах, просили взаймы до получки и брали у него игрушки для своих детей - они делают это с явным удовольствием, разливающемся на лице, со свистящим возбужденным дыханием, выбивая из Артура его немного развязную уверенность, его обаяние, его насмешливость, и - безуспешно, - его преданность.
Статью, в которой их называют организаторами неудавшегося теракта в Министерстве Магии, Артур уже не видит. Долгое время он даже не знает, жив ли герр Веннберг, а когда, наконец, они видят друг друга в Нурменгарде, Ауэ понимает, что тот давно мертв (просто по какой-то причине тело механически продолжает дышать и удивительно четко функционировать). В каменном мешке, когда головная боль становится настолько сильной, что Артур от нее слепнет, бой барабанов и крови - оглушает, а память начинает ссыпаться, только лица герра Веннберга и его семьи - за секунду до стука в дверь, - не дают норвежцу переступить грань, за которой остается лишь нечеловеческий вой и чернота.
Когда в 1944 году двери Нурменгарда широко и гостеприимно распахиваются силами Resistance, в Артуре Ауэ нет больше смеха. Не похожий на себя, с узким лицом, будто вытянутым на дыбе, с погасшими, злыми и голодными глазами, он больше ничем не напоминает того человека в стильном тренче с фотографии. Его воспоминания разрознены, между ними трещины и пробелы, которые не заполняет то, что он четко помнит: вечер в доме Веннбергов (за секунду до стука), рыжие волосы Арлин, сначала на белом фоне больничных подушек, затем – на темном камне Нурменгарда, и тягучие, перехватывающие горло тюремные песни Хэди Хорват.
ii. Напомни мне, как меня зовут?
Артур Ларс Ауэ. Повтори - Артур. Ларс. Ауэ. Второе имя должно было быть Ланс (сокращенная форма от тайного, немного стыдливого Ланселот), но отец предпочел назвать его "Ларс" в честь деда, в качестве компромисса. Единственный сын, поздний ребенок в паре норвежца Максимиллиана Ауэ, владельца и управляющего сетью мастерских "Игрушки Ауэ", чистокровного волшебника в нескольких поколениях и француженки-магглы Софии Фонк. В консервативном магическом обществе Норвегии тех времен подобный союз считался исключительно возмутительным мезальянсом, пощечиной принятым правилам, но слепо влюбленный наследник "игрушечной империи" Максимиллиан Ауэ даже не слышал пересудов за своей спиной. София Фонк изучала английскую литературу (со специализацией на Бретонском цикле), была племянницей будущего пилота-аса Первой Мировой войны Рене Поля Фонка и мечтала о высшем свете, куда вход был ей закрыт, как "магглу". Максимиллиан из-за всех сил пытался перекрыть происхождение своей супруги деньгами и дарами, и ему это, пусть и не сразу, удалось.
Артур - появившийся на свет в тот же день, когда Софии исполнилось 48 лет, и названный в честь знаменитого короля-под-горой из британских легенд, - своих родителей никогда не стыдился, как и своего полукровного происхождения. Воспитанный на легендах о рыцарях и подвигах, с детства впитавший в себя идею о высоких нравственных и моральных идеалах, маленький "игрушечный принц" Артур Ауэ рос современным рыцарем. Идею о продолжении династии управляющих мастерскими он отверг сразу, еще до поступления в Дурмштранг - он не был согласен ни на что, кроме карьеры аврора.
Сначала в Дурмштранге Артура мало воспринимали всерьез. Наследник Ауэ - все еще "игрушечный принц" - был долговязым парнем с длинными руками и узким, худым лицом с резкими чертами лица и чуть раскосыми серыми глазами, не вмешивающийся в ссоры и избегающий прямых конфликтов. Изменения пришла позже, когда на пятом курсе, вернувшись в Дурмштранг, Артур Ауэ с легкостью украл сердца младшекурсниц, чужих подружек, сестер и даже преподавательниц. Безукоризненно вежливый, живой и обаятельный (и больше не боящийся, если необходимо, взяться за палочку) Артур с легкостью находил нужные пазы и ключи к совершенно разным людям. Он носил форму, идеально подогнанную под фигуру и его высокий рост, и в свободное от занятий время кожаную куртку своего родственника пилота месье Фонка. Он заучивает всю необходимую информацию наизусть, пользуясь преимуществом своей прекрасной памяти, и начинает готовиться к выпускным экзаменам раньше всех (одновременно осваивая сложное ответвление от Трансфигурации - анимагию, под руководством своего преподавателя), и, как и легендарный вождь бриттов, защищает слабых, набивая руку на магических, не всегда честных и не всегда заканчивающихся хорошо дуэлях.
(Это позже Артур Ауэ потеряет даже крупицы той морали, которую он горячо отстаивал и с которой рос. Принцип "пойти на любые жертвы" больше не кажется ошибочным)
(Куртку Рене Поля Фонка он подарит Бартоломью "на вырост", что уже не случится)
iii. Напомни мне, почему Харфанг Веннберг?
Потому что он единственный не молчал.
«Наследник империи» и «игрушечный принц», как и хотел, сразу после окончания Дурмштранга – результаты могли быть и выше, экзамены сданы не идеально, но этого оказывается достаточно, - проходит стажировку в Министерстве Магии и успешно занимает самую мелкую должность в отделе магического правопорядка. В рыцарском эпосе не пишут, что сначала нужно пройти сквозь пренебрежение, унижение и бумажную работу, но Ауэ со свойственным ему упорством двигается вперед, к заветной должности аврора. Многим кажется, что его скорые назначения и успехи лишь ширма и протекция, и, несмотря на легкий характер и заразительный смех, молодого Ауэ на работе не любят. Слишком уж старательно он выполняет свою работу, слишком хорошо, и в тяжелые времена слишком уж ловко балансирует на самом острие игольной булавки, не поддерживая открыто переход Министерства Магии в кукольный театр Гриндевальда, но и не высказываясь против. Артур слушает об идеях темного волшебника (многие, уже не скрывая, говорят об этом в полный голос, а конфликты быстро гасятся увольнениями неугодных), и его начинает мутить об одной мысли о реках крови, что потекут по Европе – будто мало близкой маггловской мировой войны.
Назначение на должность заместителя Харфанга Веннберга в обход более опытным кандидатам и мнения самого герра Веннберга было ни что иное, как проверка лояльности Ауэ идеям нового правительства – сколько еще Артур сможет продержаться на острие? Когда же упадет? Артур, никогда не работающий с немцем прежде, не пересекающийся с ним на учебе в Дурмштранге, уверен, что герр Веннберг – человек благородный и смелый, и этого достаточно.
Ауэ прикрывает глаза, прежде чем по-военному четко отчеканить: «Герр Веннберг, Вы можете на меня рассчитывать, целиком и полностью».
(Свою проверку он проваливает. Даже если бы он захотел тогда отступить, было бы слишком поздно. Но Артур и не захотел)
(Отец умирает от сердечного приступа сразу же после того, как в их загородный дом приходит новость об аресте Артура. Мать держится несколько месяцев, оббивает пороги Министерства с просьбой только увидеть своего единственного сына, но везде слышит резкий отказ и почти слепнет от слез.
Мастерские «Игрушки Ауэ» сначала переходят другим акционерам, а потом окна забивают досками. Потом на их месте открываются скобяные лавки.
Софию Ауэ хоронят рядом с Максимиллианом)
iv. Напомни мне, как мы встретились?
В поместье Вайнгард.
С того вечера осталась общая фотография – Артур сидит на подлокотнике кресла, качая ногой, скучающе смотрит наверх (практически на всех своих фотографиях он не смотрит в объектив; кроме единственной, на пропуске в Министерстве и в личном деле, только там можно хорошо рассмотреть его лицо), пока остальные гости старательно позируют и растягивают свои губы в хорошо отрепетированных улыбках. На заднем плане пожаром мелькают распущенные волосы, будто кто-то торопился, спасаясь из чужого кадра, но навсегда, тем не менее, остался на нем.
Арлин.
(Теперь, конечно, Ауэ ничего не помнит с того вечера, не помнит подробностей, как рыжеволосая, чуть курносая и очень симпатичная «кузина Вайнгард» оказывается простой дочерью экономки, и они чуть ли не до утра смеются над устаревшим, несовременным снобизмом чистокровных семей, но, будто повинуясь так и не произнесенному заклинанию, память прячет Арлин Хармон в дальний, тщательно охраняемый уголок – и там она остается в сохранности)
Остаются их тренировки в пустых гулких аудиториях Дурмштранга – Артур держит ладонь рыжеволосой, чуть поворачивает запястья, помогая палочке двигаться по нужной невидимой траектории, называет «Гвиневрой», когда Хармон начинает злится, и их отрепетированные дуэли становятся с каждым разом все более злыми, похожими на настоящие сражения, и у девушки начинает получаться все лучше и лучше. Остается лесной запах ее рыжих волос – Ауэ расстилает кожаную куртку на мягкой сентябрьской траве на заднем дворе Дурмштранга, галантным жестом приглашая ее сесть рядом. Остается Бартоломью – Артур зовет сына своей подруги только так, обращаясь с ним, как со взрослым, - и кожаная куртка, в которой он радостно тонет.
(Пожалуйста, пишет Ауэ в каждом своем письме для Арлин, в каждой небольшой записке или весточке, ты должна забрать мать, сына и покинуть Европу немедленно. Булавка под норвежцем ходит ходуном, удерживаться дольше на ней невозможно, но о себе Артур думает в посреднюю очередь).
И то, какая слабая и ломкая Арлин была в госпитале. Молодой мужчина боялся ее касаться, боялся, что под пальцами все, что в ней осталось целое, пойдет прахом – поэтому просто сидел у ее постели, ругался с медперсоналом, разрывался на две страны. Ее волосы больше не пахли мягко лесом. Только разгоревшимся пожаром.
(Когда он видит ее в коридорах Нурменгарда – и узнает, - первое, что чувствует Артур – это постыдное торжество. Будто то, что он был прав, а она нет, сейчас играло какую-то роль.
Зато теперь она с ним.)
В Нурменгарде каждый спасается как может. Слышны грустные песни Хэди Хорват, нечеловеческий крик герра Веннберга, Арлин Хармон рассматривает трещины на камнях, Доран Ливингстон разговаривает неестественно высоким голосом.
Артур Ауэ просто перестает существовать.
Его место занимает какой-то другой человек.
v. Напомни мне, кто я?
навыки:
Еще на начальных курсах обучения в Дурмштранге демонстрировал скорее врожденную склонность к Трансфигурации и по вящему настоянию своего преподавателя долгое время, в том числе и после выпуска, обучался анимагии. Внесен в официальный Реестр анимагов Европы. Форма - канюк обыкновенный, отличительная особенность - белые перья на правом крыле. Поскольку анимагия требует большой сосредоточенности и четкого представления (и ощущения) собственного тела, после Нурменгарда испытывает определенные трудности и еще ни разу не принимал птичью форму.
Посредственный теоретик (обладает условными знаниями по большинству магических дисциплин в рамках требования к своей профессии), но талантливый практик, способный даже создавать свои собственные чары. Знает дуэльный кодекс и не единожды за годы обучения в Дурмштранге оказывался участником магической дуэли. Бой ведет, основывая на защитных элементах, чувстве темпа и умении быстрого перехода из оборонных заклинаний - в атакующие.
Ранее обладал превосходной памятью на даты, имена, лица и прочие мелочи, при этом сохраняя с почти фотографической четкостью общую картину.
ДОПОЛНИТЕЛЬНО
Из-за отсутствующих зубов (в основном, из верхнего бокового ряда), выбитых охранниками в Нурменгарде, на данный момент обладает не совсем четкой дикцией. Отсутствие зубов также отражается на симметрии лица - под правой скулой невооруженным взглядом заметен провал, и Артур больше не смеется.
С незаметным, но явным акцентом говорит по-немецки. Владеет в совершенстве родным норвежским и французским.
Во время службы в Министерстве Магии был предоставлен к мелкой правительственной награде.
После заключения изъеден и подточен паранойей, плохо и мало спит, постоянно включается в работу, одновременно держа и пытаясь анализировать огромный поток информации.
Страдает от частичной потери памяти из-за многочисленных побоев в Нурменгарде - потеря затрагивает только личные моменты и воспоминания, а также кратковременную память, не отражаясь на рефлексах, магических знаниях и в целом жизни. Пьет зелья, изготовленные для него специально Хэди Хорват и по кусочкам собирает свое прошлое в целую картину (в которой, впрочем, все равно не хватает частей).
Связь с вами:
skype — welcomewitch
Колокол уже давно отзвонил, и замок был окружен кладбищенской, ужасающей тишиной — редко кто выбирался за пределы спален и общих гостиных, из боязни жестокого наказания или из суеверий — говорили же, что в Дурмштранге по ночам бродят мертвецы. Те, кто еще в столь опасный час не спал, доверчиво и открыто сжались друг к другу, сбиваясь по парам и касаясь низко склоненными головами, плечами и замерзшими ладонями. В камине тусклыми всполохами догорал живой, настоящий огонь, его искры оставили на каменных плитах черные едва заметные раны вокруг. Вскоре он погаснет, оставив после себя едкий дым с легко узнаваемым лесным запахом, и воздух даже здесь, под защитой толстых тысячелетних камней, станет разряженным и ледяным. Магию в школе тратили только на что-то по-настоящему ценное, не на обогрев.
Линда холода не чувствует, не занимает место поближе к камину, к которому все приходили спасаться такими ночами, когда температура падала ниже обычного и приходил северный ветер. Она заняла дальнее вольтеровское кресло, и расположилась на нем, по-сарацински скрестив ноги. Прямо над ее головой, почти касаясь светлых волос, неаккуратно убранных с лица, висела свеча, капая прозрачным раскаленным воском на открытую подставленную ладонь. Размеренные, почти нежные уколы боли не давали фон Готтберг засыпать — из воска она старательно лепила уродливую фигуру, растапливая начавший застывать материал горячими пальцами, придавая ей намеренно искаженные пропорции. Несколькими минутами позже, и готовый голем с шишковатыми руками и суставами плеч стоял на краю подлокотника, немного раскачиваясь, как будто повторяя дыхание — он был оживлен простейшим заклинанием и теперь ждал. Линда щелчком пальца отправила его на пол, где он принялся подниматься, и этой же рукой расстегивает верхние крючки на бушлате, раскрывает воротник, что становится видна белая шея и тканная рубаха. Она закрывает глаза, наклоняя голову на бок и разминая затекшие плечи, почти жалеет о том, что собирается сделать, и медленно поднимается. К тому времени общая гостиная совершенно опустела, а в камине осталась только зола.
Восковую жалкую фигурку Линда без особого сожаления раздавила носком туго зашнурованного сапога.
В коридорах был только ветер. Несомненно, пришедший с севера, колкий, набравший за день силу. Налетая резкими, пока еще редкими порывами, путаясь в коридорах с их прямыми углами, он приносил кисловатый гнилостный запах мертвой плоти. После робкого тепла гостиной воздух кажется особенно холодным, и девушка мешкает, прежде чем вновь поднять воротник. К месту встречи, которую ей не назначали, фон Готтберг идет нарочито медленно, задерживаясь, по ее прикидке, и без того больше, чем на полчаса — позже времени, которое ей не называли. К человеку, который даже не смотрел на нее.
Свечи за спиной Линды начали постепенно угасать, захлебываясь в прозрачном церковном воске, чтобы никто не смог найти дорогу назад. Отчего-то светловолосая постоянно оглядывается, и свеча, которую она держит в руках, гаснет. Приходится останавливаться и зажигать фитиль кончиком волшебной палочки.
Она использует тот тайный ход, узкий и тесный даже для ее тонкого гибкого тела, о котором говорили, не таясь и не понижая голос, старшекурсники — бывали ночи, которые они предпочитали проводить за пределами гостиных и клетей спален, забираясь замку Дурмштранга в нутро. Лестница под ногами Линды шаткая, хрупкая, так изгибается, что девушке приходится идти боком — она ненароком вспарывает кожу чуть повыше запястья о плохо забитый гвоздь, и с силой закусывает нижнюю губу. Приходится свистяще выдохнуть и поднести руку ближе к глазам — Линда поймала темную струйку, когда она уже скользнула под манжет, слизнула светлым, как у кошки, языком. "Иди" говорит она себе, "Ты хочешь этого. Иди". Она представляет — заставляя себя подниматься по ступенькам вверх, к потайной двери, что выведет ее на площадку с низко скошенным потолком, что от этой небольшой раны останется только ей видный шрам — напоминание, предостережение.
Отчего-то именно на последнем шаге — еще одна ступень, дыхание слегка сбилось, ветер ярится на низких этажах, с воем поднимается вслед за светловолосой немкой на крышу, — Линда сомневается. Даже само тело застывает в чем-то, отдаленно напоминающем танцевальное движение — резко оборванное. Где-то в глубине души фон Готтберг думает о страхе, который должна испытывать («На что похож страх?» спрашивает она у матери, и Катерина чуть прикрывает глаза, всегда так делает, когда ей нужно время, чтобы подобрать правильное слово. «На птицу» наконец говорит полячка, и одно воспоминание о голосе матери больно ранит, «На птицу, которая бьется в грудной клетке») — нет, ничего. На ум приходит мягкая линия мальчишеской шеи, коротко стриженный светлый затылок и сбитые костяшки пальцев, барабанящих что-то по столу, ритм беспокойный и нервный. Еще шаг.
В шквальных порывах — то тихо, то не слышно даже собственного сердечного ритма, — можно различить стоны. Сдавленные, нечеловеческие, будто какому-то зверю набили чем-то пасть. Линда и пришла сюда за этим, посмотреть, как выглядит новорожденная боль, знала место, знала время, знала, кто сейчас издает эти звуки. Светловолосая останавливается около неплотно прикрытой двери — как будто в приглашении оставленная, — условно отделяющая лестницу с чердаком, чей пол был прорезан деревянными балками и провалами. Она видит немногое — скорее ощущает кожей, — движение одного, в просвете мелькают побелевшие руки, стянутые в запястьях веревками. Сильно металлически пахнет кровью — то ли его собственной, то ли чужой. Это затягивается, и ей хочется рассмотреть то, что спрятано и закрыто.
Порыв, а потом ветер, как пес, вновь укладывается. Дверь распахивается с громким визгом метель (зажмуриться от неприятного звука и недовольно сморщить нос), но Линда даже не отступает машинально на короткий шаг, остается на своем месте, ладонью закрывая пламя свечи. Оно дрожит, освещая нежный абрис лица, и открытую шею, слово знак, что светловолосая и не думала прятаться.
Она поднимает взгляд, встречая глаза Лукаша.
И он — наконец, — на нее смотрит.
Отредактировано Arthur Aue (2017-04-16 11:17:47)
