|
О ПЕРСОНАЖЕ
статус крови: | школа: |
- Хэди, детка, сыграй мне что-нибудь.
С этого самого "Хэди, детка" начинается каждое утро, Хэди к этому не то, что привыкла, эта фраза словно выбита в ее голове, словно та самая Моисеева скрижаль, только у Моисея это были заветы Божьи, а у нее - просьба сыграть. Но Хэди не против, Хэди берет скрипку и играет - потому что знает, музыка была, есть и будет ее спасением даже тогда, когда весь прочий мир потеряет для неё всякий смысл и значение. Хэди берет скрипку и играет, потому что её попросила об этом бабушка, которая именно так и общается с окружающим миром - через её музыку; в любой другой ситуации от неё не добиться даже слова. А когда Хэди играет - можно даже предположить, на какие-то сотые доли секунды, что она даже почти нормальная. Когда Хэди играет, бабушка рассказывает ей сказки о маггловском Боге и пророках, про слово Божье и про все те чудеса, которыми магглы порой оправдывают даже самые несусветные на свети вещи. Хэди слушает, а сама думает - как, как, как про это забыть? Вот только это проклятье беловолосой птички со скрипкой, которая помнит мелодии так, как их не помнит вообще никто - Хэди Хорват ничего и никогда не забывает. Никогда и ничего.
Хэди Хорват волшебница, и бабушка очень, очень-очень-очень сильно недовольна, плачущим тоном обращается к девочке: - Кто мне теперь будет по утрам играть? Мама не умеет, а отец всегда относился к музыке, как к блажи, недостойной правильной волшебницы, и гордости семьи - закрывал глаза только потому, что музыка успокаивала маму, и давала возможность с ней общаться. Хэди примерно представляет, что отец может сделать с её скрипкой, и поэтому она забирает ее с собой. Надо было видеть бабушкино лицо - столько боли, столько горечи... Хэди даже жмурится от слез - горячо и невыносимо, но только не при бабушке, она же не вынесет.
- Муууу..., - слова не идут в оскудневший разум, и Хэди Хорват, как всегда, приходит к бабушке на помощь. Она начинает напевать мелодию песенки, которую так часто играет /Ах, мой милый Августин, Августин, Августин.../, и лицо старушки разглаживается и светлеет, она понимает.
- Музыка, - выговаривает она, и Хэди только кивает, стискивая в кармане новенькую волшебную палочку. Сил смотреть на это у неё больше нет.
- Хотя бы пойте ей, - устало просит Птичка, понимая, что скорее всего, ни музыки, ни песен, в этом доме звучать больше не будет. И действительно, стоит ли вообще напрягаться только ради того, чтобы медленно, но верно сходящая с ума пожилая женщина чувствовала себя хоть немного, но лучше? Даже если это твоя родная мать. Хэди не знает, что будет её ждать, но она уже чувствует, что ничего хорошего - и от этого внутри словно всё заполняется едкой и пахучей желчью, которая отравляет собой всё живое.
- Скрипка? Что это такое?
Хэди пожимает худыми, островатыми плечами, зябко поеживается. В Дурмштранге ее многие не понимают, её "щит" из музыки и песен многим кажется странным и непонятным, но до определенного момента. Когда наступает пора экзаменов, и нужно срочно что-то вспомнить, а никто не может ничего, Хэди начинает напевать... и мозг словно сам открывает ту самую заветную потайную дверцу, за которой как раз и хранятся самые важные в данный и конкретный момент даты, схемы, графики, имена и километровые лекции. Однокурсники только непонимающе хлопают глазами - откуда у неё такая память, как она может столько всего помнить? Хэди только напевает песенку про милого-милого Августина, и никому не рассказывает про то, как же сильно у неё болит голова. Не нужно никому знать. А когда она поет или наигрывает те самые мелодии, головная боль вроде как утихает, и становится легче дышать и думать. А думает Хэди постоянно - очень много, и даже нет, не так, а ОЧЕНЬ МНОГО. Думает, размышляет, анализирует, сопоставляет факты и делает заключения. Хэди всё помнит, Хэди ничего не забывает, и Хэди ОЧЕНЬ МНОГО думает. Когда-нибудь взрывная волна от сочетания этих взрывоопасных элементов похоронит её под собой. Когда-нибудь, да. Но немного попозже.
Хэди четырнадцать лет, и она нервно сжимает в руках скромный букетик из васильков, мнет бутоны, крошит листья, порой даже не задумываясь о том, что она делает. Хэди специально идет пешком, потому что когда она ходит, так тоже становится легче думать. Недоглядели, не уберегли, не спели. Интересно, а они ВООБЩЕ ей пели? Играли хоть что-нибудь, пусть даже просто сквозь зубы мыча столь знакомые песни и мелодии? Да наверное, иначе бы бабушка не протянула столько. Уже на кладбище Хэди доводит букетик до такого состояния, что бабушкина могила становится буквально укрыта васильковым саваном, ветер подхватывает отдельные лепестки, и уносит их куда-то прочь, и Хэди очень надеется, что он несёт их прямо к бабушке. Она ведь так любит васильки. А еще Бога. Как там она говорила?
- Щит мой в Боге, спасающем правых сердцем. Я когда-нибудь пойму тебе, что это значит. Но если Он там, значит Он тебя спас. Прости меня, пожалуйста, что этого не получилось сделать у меня.
С кладбища Хэди уходит, напевая песенку про Августина, в пепельно-светлых волосах аквамариновым светом горит затерявшийся в прядях васильковый лепесток. Бабушка простила.
- Перед тобой столько дорог, такие результаты выпускных экзаменов, а ты решила стать целителем? - Хэди только кивает. Ей бы уже давным-давно стоило привыкнуть, что она так и останется для родных "белой вороной", со всем своим выбором, музыкой и скрипкой, но она по старой памяти до сих пор на что-то там продолжает надеяться. И как оказалось - зря. Хэди только собирает один-единственный чемодан и уходит, потому что понимает: семью не выбирает, но и так больше жить нельзя. Просто становится очень сильно обидно, что они НАСТОЛЬКО не понимают и не слышат друг друга. А может быть, просто НЕ ХОТЯТ слышать. Но переучиваться? Сейчас? Нет, увольте. Хэди снимает квартиру-мансарду под самой крышей, и когда Берлин накрывает стена дождя, а Хэди возвращается после лютой ночи в больнице, и лежит пластом на продавленной старенькой кровати, то кажется, будто бы хлипкая крыша сейчас провалится под напором воды, и смоет хрупкую, пепельно-прозрачную Хэди Хорват вместе с собой. Почему бы и нет. Хэди думала всю жизнь, что ее похоронит вода - а на самом деле ее похоронит огонь. Романтичная, верующая в то самое "правое дело для правых сердцем" Хэди Хорват принимает участие в создании и распространении оппозиционной газеты, и когда их ловят, она практически меланхолично думает: - Ибо слово Господне право, и все дела Его верны.
- Ах мой милый Августин, Августин, Августин..., - Хэди обхватывает тонкими-тонкими руками острые коленки, и напевает ту самую песенку, которую она когда-то пела бабушке, и которую пела самой себе, чтобы выудить из памяти всё самое-самое важное и сокровенное. Хэди Хорват вспоминает всю свою жизнь, день за днем, иногда проговаривая это вслух - просто, чтобы не сойти с ума, и не тронуться рассудком. И отчасти это помогает - болезнь, которая преследует её всю ее сознательную жизнь, невольно помогает ей держаться, и не сдаваться. Она напевает мелодии, поет песни - а она знает лютое, немыслимое количество мелодий и песен, звуков и отголосков, вспоминает целые страницы из прочитанных учебников и свитков - и так и существует, выискивая в трещинах на камне буквы, цифры и символы. Пытливый ум просит загадок, просит задач и способов их решений, и тогда Хэди вспоминает те задачи и примеры, которые она обрывками видела где-то, когда-то да у кого-то. Древние Руны, нумерология, астрономия - вспоминает всё, вплоть до мельчайших подробностей. Вот только она помнит не только задачу, но и решение. Но как там те же магглы говорят: на безрыбье - и рак рыба? Так продолжается вплоть до 44, когда силами "белошвейного" resistance её серо-голубые, "льдистые" глаза вновь видят солнечный свет, а не испрещенный временными морщинами каменный узор. И Хэди вновь становится на сторону "правых сердцем", искренне веря, что она ещё может спасти раскаявшихся, и осознавших. Совсем как маггловский Иисус, отдавший свою жизнь ради человечества. Не убийца, не провидица, но новая мессия, которой Хэди столь страстно и столь неосознанно желает стать. А ради чего - вряд ли сможет ответить даже она сама.
- Страдает гипертимезией, причем с рождения. От дикого количества информации, которая постоянно живет в ее голове, не слезает с зелий, которые снижают головную боль. Либо же музыкой и песнями, которые так или иначе помогают ей разгружать мозг.
- До присоединения к оппозиционной газете успела поработать в госпитале им. святого агриппы, целителем в отделении "недугов от заклятий".
- Не верит в Б-га, но при этом наизусть помнит Библию, спасибо бабушке. В последнее время всё чаще цитирует именно её, негласно закрепляя за собой прозвище "человека-цитаты". Хэди вообще очень любит цитаты.
- Ушла в самостоятельное плавание сразу после выпуска из Дурмштранга.
навыки:
- Талантливый целитель и зельевар, способна сварить множество зелий /если не все вообще/ буквально с закрытыми глазами, потому как она даже способна воспроизвести необходимое количество движений и сам характер движений тоже.
- Благодаря бабушке выучила латынь - сначала просто повторяла за старушкой непонятные словосочетания и выражения, а после уже втянулась сама.
- Мать, уроженка Будапешта, вложила в голову дочери зачатки венгерского.
- Скрипачка. Если бы не её тюремное прошлое, которое она никогда и ни при каких обстоятельствах не забудет, Хэди Хорват была бы великим музыкантом.
- Слишком добрая. Слишком милосердная. Всего очень "СЛИШКОМ", тем более, когда вокруг война
ДОПОЛНИТЕЛЬНО
Связь с вами:
https://vk.com/id50492636.
Королевна, королевство твоё не пахнет ни мирой, ни сандалом
— ты сама от силы своей устала? ©
Альва Сигрун Йенсен всегда была немного авантюристкой.
Иначе как в таком случае еще объяснить ее любовь к мотоциклам, многочисленные экспедиции и путешествия в такие уголки планеты, о которых нормальные люди чаще всего отзываются примерно в духе "Чур меня, чур". Она была исследователем и ученым, не боялась трудностей, и в принципе была готова практически к любому катаклизму, наученная горьким и не очень опытом. Однако Альва даже предположить не могла, что в один прекрасный момент она станет самым настоящим членом фактически стихийно организованной разведгруппы. С какого перепугу она вообще на это подписалась? Трудно сказать - то ли она хотела поддержать Нив, и боялась, что в критический момент ее опять не будет рядом, как когда был захвачен госпиталь "Врачей без границ", то ли просто потому, что ей хотелось принести хотя бы еще какую-то пользу ренегатам. И хотя она и так приносила ее, занимаясь тем, что она умела лучше всего - лечить, душа требовала чего-то большего. Нет бы сидеть, и не высовываться, ведь целее будет.
Но куда там!
К тому же, как это часто бывает, перед выездом стали накатывать раздумья - стоит, не стоит, надо, не надо...И ещё Люк - после того случая в двадцатых числах октября, когда талантливого хирурга подкосил самый настоящий нервный срыв, Альва смотрела на Бергера совершенно другими глазами. И сейчас до неё медленно, но верно начинало доходить простейшее понимание того, какой же она была СЛЕПОЙ. Господи, ну почему ты начинаешь понимать, что человек тебе по-настоящему дорог, только когда у тебя впереди маячит нечто такое, что ставит под сомнение даже банальную возможность возвращения домой.
Нет, норвежка ни в коем разе не была пессимисткой, но она предпочитала всегда заранее прощупывать даже самые неприятные варианты и пути развития событий, мало ли что. Потом просто не так обидно будет, если вдруг нужно будет сказать официально, что... а знаете, дамы и господа, всё в очередной раз пошло по пизде.
Особенно ей было неловко понимать, что все её переживания отдаются по Айле - девочке угораздило получить в "наследство" дар эмпата, и теперь вся их семейная "Санта-Барбара" в одном отдельно взятом лазарете ренегатов каждый день расцветала все новыми и новыми красками в голове бедной Мелек. Рехнуться же можно.
И ладно бы только ее переживания.
Стыдно говорить, но ее даже разговор с Джоанной не успокоил - до того она была взвинченной и напряженной. Хотя кое-что всё же помогло ей слегка сбросить груз тревог с души - а именно письмо, которое она написала для Люка Бергера. Почему-то ей ужасно хотелось как-то отдельно оставить свой небольшой привет именно для него - поддержать и по возможности успокоить, только бы он не нервничал сильнее, чем он мог нервничать в принципе.
А уж учитывая то, через что он уже успел пройти к своему такому еще совсем молодому возрасту - ясно теперь, откуда это желание прыгнуть выше головы, и доказать всем, а себе - в первую очередь, что у него еще не всё потеряно.
Но потом Альва рассердилась уже просто на саму себя. В конце концов она всегда считала, что уж с чем-с чем, а с той самой внутренней силой и стержнем она никогда проблем не испытывала, и всегда находила в себе силы, чтобы вставать, и идти дальше, еще и подбадривая и мотивируя при этом других. Так почему же сейчас что-то должно измениться? Наоборот, она именно сейчас должна быть как никогда более собранной, решительной и не колебаться ни секунды. И если она может принести этой миссией хотя бы какую-то пользу для ренегатов - значит она сделает всё возможное и не очень, все зависящее и не очень от нее зависящее, чтобы у них всё получилось. Расклеиваться она точно не имела никакого права. По крайней мере, не сейчас.Тем более, что учитывая компанию, которая в итоге собралась тикать в Луизиану на предмет выяснения, что же такого случилось в местной среде ренегатов, там как никогда требовалось спокойствие, рассудительность и n-нная порция яда по необходимости. Конечно, с ними ехала ещё Нив, но с ними в одной упряжке была так же Лия - маленькая, едва оперившаяся девочка с огромными оленьими глазами и желанием ворваться на передовую, а еще Генри. Генри, чтоб его, Раушен, от которого нет-нет, да порой дергался глаз - это ведь его милостью медблок н-нное количество времени был обязан практически непрерывным поступлением травмированных, озлобленных и напуганных новичков, которые имели несчастье попасть на тренировки к немцу. Так что нужно было сконцентрировать в себе максимальное количество выдержки и того самого ледяного спокойствия и уверенности, которые всегда хранили ее и оберегали. Вплоть до недавнего момента.
Что-то пошло катастрофически не так после уже вышеупомянутого срыва Бергера. Когда Альва увидела, как он плачет - в ней что-то перемкнуло, она не могла оставаться безучастной, и это не могло не оставить на ней совершенно определенный отпечаток. И ведь оставило, и как оставило - иной раз она до сих пор просыпалась среди ночи, потому что ей снился Люк. Люк, обхвативший голову руками, съежившийся где-то в уголке ординаторской. Люк каким-то чудом - иначе как ему тогда это удалось, скажите пожалуйста! - смог пробить в ее ледяном панцире, в котором она прожила чуть ли не всю свою жизнь, первую трещину, из которой нет-нет, да потихоньку сочилась талая вода.
Норвежка только чуть потрясла белокурой головой, спешно прогоняя видение, вновь вставшее перед глазами. Нет, не сейчас. Точно не сейчас.Оставалось только перекреститься, проверить наличие в своей сумке запас чая и кофе, которые можно будет заваривать в своём термосе, наполненный термос, потому что ей без горячего под боком вообще никуда выходить нельзя, и двинуться по той самой системе подземных переходов навстречу старенькому автомобилю Лии.
Сквозь пелену туч и облаков, под покровами дождей и сырости, Лия уверенно вела свой верный "фордик" навстречу тотальной неизвестности, и держалась настолько стойко и крепко, что Альва иной раз просто поражалась несусветной внутренней силе, которая сияла в этой девушке, словно маленькое солнышко, пусть даже эта сила периодически нуждалась в не самом лучшем допинге на свете. Она сама была грешна этим, ещё во времена своей учебы, но ей бы очень не хотелось, чтобы Лия столь же глубоко утонула в этой привычке, как она когда-то. И когда Коэн в очередной раз потянулась к пачке, Альва только едва заметно покачала головой.
- Очень много.
Йенсен специально говорила немного - если не сказать точнее "не говорила вообще", открывая рот только в самых исключительных случаях, понимая, насколько каждому сейчас нелегко, и какие каждого обуревают мысли. Вот и сейчас она ограничилась всего лишь парой слов, хотя прекрасно понимала, что Лия ее поймет. И понимала, что на самом деле в этих двух словах было зашифровано намного больше смысла и невысказанных просьб, главной из которых была простейшая - побереги себя. Господи, она ведь была еще такой юной! А уже поломана войной, уже испытала горечь и разочарование, уже успела натерпеться такого, чего не пожелаешь даже врагу.
- Объедем или поздороваемся с местным "ополчением"?
Альва чуть нахмурилась.
- Лучше объехать. Не будем отвлекаться от намеченного плана.
Целее будем - еще очень хотелось добавить, но тут уже Йенсен тактично промолчала. Ни к чему дополнительно нагнетать обстановку, когда настроение и без того вот уже который день уверенно держится на отметке "Не сдохли еще? Ну надо же, достижение".
От кого она только успела заразиться подобным мироощущением, очень хотелось бы знать.
Отредактировано Hédi Horváth (2017-04-04 12:43:26)
