О ПЕРСОНАЖЕ

наши фиксики умерли, раньше что-то там двигали. внутри душ теперь тушь течет, и кто заткнет пробоину в местном домике?
А через пару дней, когда в Салем придет урчащий холод, сонная память потянет за собой в субботы и понедельники вдоль вереницы закрытых на зимний сезон кафе и сувенирных лавок, где все ещё подают грушевый пунш за 9 центов и плюются вслед. Вопрос времени — когда предвкушение чудес протащит твой опустошенный труп через венчальные огни и будет жечь в горле ром, тая шипучим касанием на языке — бутылочное волшебство, заточенные осколки под черничным пирогом, но ты скрещиваешь за спиной пальцы и перебираешь ногами, как сбившийся с ритма маятник - вперед-вперед, назад-назад.
Время здесь не меняется, как янтарь, обкатанный стеклянным морем, застывший, как дождь в июле, Салем замирает в ожидании единственного дня. Пару часов спустя (рукава) - и слетятся мальчишки вырезать на рыжих тыквах лицо Джека, с высунутым от усердия языком, толкаться и спорить, размахивая перочинным ножом; Джеффри, оттирая пот со лба грязной ладонью, разложит на витринах веревочную паутину и вороньи кости; Магда растопит камин в булочной на углу: первые пирожки самые вкусные, не отличить глазурь от кровавых пальцев; и черные кошки побегут, гремя консервными банками на коротких хвостах, по пустым улицам.
Это город легендарных убийц и канувших в лету имён.
Но они тоже здесь. Все до единого.
Доминик Сандерс не сходит с места. В Салеме ей всегда - пять, семь, тринадцать - сегодня, завтра и годы спустя. Подол платья стелется по земле, на туфли налипают кленовые листья, и пронзительный запах разложения и корицы налипает лакричной конфетой. Такая же фальшивая, как предпраздничная суета.

"Не сутулься".
"Не повышай голос".
"Не носи юбки выше колена".
Ей нравится церковные витражи, и во время проповеди Доминик часто смотрит, как солнце превращает стекло в драгоценные камни. Это красивое место, даже если ничего интересного в нем не осталось - она ходит сюда с детства и знает, что Бог живет где угодно, только не в церкви. Запах ладана засыпает в туго закрученных волосах. На коленях раскрыт Ветхий Завет, под обложкой - приключения Гекльберри Финна.
"Не надевай брюки".
"Не показывай пальцем".
"Не разговаривай с мальчиками".
Ты никогда не была хорошей девочкой.
Прошлым летом, опустив ноги в воду, ты сидела на причале; солнце светило так высоко и так ярко, что слезились глаза и приходилось прижимать руку ко лбу, чтобы увидеть горизонт. Юбка задралась до колена, и прохладный ветер лизнул твою кожу. Жарко, запах пота, вспоротых мидий и водорослей - такой же запах детства, как марципан и тыквенные оладья.
Когда трешься промежностью, зажимая ногами край одеяла, не зная, что это, чувство безопасности и простой заполненности напоминает волну, замолкающую у твоих ног. Тебе было восемь, когда отец застает тебя врасплох. Мать орет, завывая, раскачивается из стороны в сторону, её волосы так всклочены, словно она выдирала их пальцами, и глаза наполнены ужасом, ты пугаешься этого выражения больше, чем последующего наказания - вода в ванной обжигающе-ледяная, руки связаны за спиной и приходится изо всех сил напрягать онемевшие ступни, чтобы не уйти под воду с головой.
Из-за книжек, которыми обмениваются девочки в твоем классе, это сказки (Донна улыбается) про Питера Пена и Робин Гуда, мать заставляет тебя держать руки в над огнем в камине, пока обложка не обуглилась, и фея с обложки не превратилась в черный пепел.
В церкви ты спросила, почему бог ненавидит ведьм, и через пару часов размазывала слезы по лицу, след от удара горит, горох впивается в колени, выскабливает из тебя недостойное, но тебе не больно - темнота разворачивается глухим непониманием и, ворча, исчезает прочь, как вода утекает под землю после того, как была льдом.
Вещи, которые ты должна знать от рождения.
Негласные правила, требующие неукоснительного соблюдения.
В некотором роде ты всегда была плохим ребенком, просто очень быстро научилась притворяться.
"Преклони колени".
"Опусти голову".
"Прочитай пять раз молитву".
После занятий Доминик не идет домой. Сжимает обрубок холщовой веревки в кармане: нити застревают под ногтями, оставляют следы, и она представляет, как петля затягивается на шее, а ноги трясутся в предсмертных конвульсиях. Это - знамение из другого мира, часть тайны из жестяной коробки под родительским крыльцом. Однажды отец нашел её, и шрам на спине ещё не сошел.
Её отец - его грубое, будто стесанное камнем лицо, пожелтевшие от табака руки и запах требухи, пропитавший одежду - он рухнул на землю, как с размаха пикирует вниз спичечный коробок. В кожу впивались камни, щебень, песок, царапали щеки, веки, губы - очумелое безразличие отражается в осеннем небе алого цвета, размешивая кленовый сироп деревянной ложкой. Доминик знает, что это тоже грех, а грех делает людей тусклыми и недостойными. Таковы правила. И таков Бог: завтра все грехи окажутся отпущены, и игра начнется сначала.

День, когда ей позволили нарушить правила и покинуть Салем, совпадает с концом августа - урожайный месяц, пятница, тринадцатое. В почтовый ящик падает желтый конверт, а после обеда мать запирает Доминик в детской. Её высокий смех - самое противное, что Доминик доводилось услышать, и они с сестрой сидят у двери и смотрят, как отец дает матери пощечину. Смех обрывается - как по волшебству, и ничего не происходит. Ни через день, ни через два.
Это башмачковая война: ближе к ужину к детской надвигаются башмаки матери, истоптанные и дырявые. Не потому что у Сандерсов нет денег на новую обувь, а потому что новые башмаки - грех. Вслед за ней по лестнице поднимаются башмаки отца - такие широкие, такие большие, такие тяжелые - Доминик почти не грустно: она соблюдает правила много лет, но желтый конверт превращает её достижение в пепелище за пару минут. Желтый конверт объявил войну, и башмаки-пехотинцы наступают и отступают в ожидании капитуляции.
У Доминик нет ни желтых конвертов, ни башмаков, на её стороне - чужие грехи, сомнительные союзники:
- Если ты меня не отпустишь, он узнает.
Другой мир начинается за поворотом школы, ближе к площади, где сжигали и вешали ведьм.
А потом оказалось, что Доминик Сандерс - одна из них.

Там в другом мире, свитом из книг и полетов на метле, где шоколадные лягушки прыгают из оберток, драконы взмывают в небо, боггарт принимает образ твоих родителей, а в кабинете зельеварения ты обретаешь религию, Картер Хилл протягивает тебе руку помощи - дрожащую, сильную ладонь, и ты хватаешься за неё, будто стоит оторвать стопу от пола, мир рухнет.

Ты никогда не была хорошей девочкой.
Да, отец. Рассказать, каким ты был отцом?
Таким отцом, что и сейчас, услышав выстрелы, я беспокоюсь, что это ты.

встали ходики - время нет. в тихом омуте чертят мне. льешь свинец на оголенный нерв. ты врешь, подлец, и весь божий свет
Октябрь в этом году напоминает вдову в трауре - неспешной походкой ступает вслед за гробом третьего мужа, узкое лицо бледно, ни один волос не выбивается из тугого узла; солнечный зайчик играется в прятки на туфельных мысках. Иногда Доминик кажется, что под вуалью у неё то же лицо, что и у изменчивого октября, и их степенная походка замирает в сводах МАКУСА.
Ей приписывают педантичность, приписывают строгость - за плечом Картера она едва достает ему до плеча подбородком и иначе как "ведьмой" её не называют. Здесь каждое движение, каждый жест - регламентирован: три черных платья, две рубашки, три пары брюк, белье по дням недели; пять папок на столе, два канцелярских набора; ланч по расписанию, а цветам, что она оставила на столе - ветка рябины, менять воду в четыре часа; запись к парикмахеру по вторникам каждые две недели; поездка к сестре в первую пятницу каждого месяца. Стоит только отступиться, как карточный домик разлетится под ногами - глянцевой стороной. Есть небольшой промежуток между моментом, когда она совершает подвиг и приходит в себя в мокрых штанах - вещь, о которой никто не должен знать. Но всё под контролем. Она повторяет это раз за разом.
Пока чистит зубы.
Идет по коридорам.
Раскладывает бумаги.
Выпивает первую чашку кофе, шурша газетами.
И сигаретный дым обвивает девичьи пальцы.
"Я в порядке".
Это игра с высокими ставками. И ей до смерти хочется вырваться на следующий уровень.

Картер Хилл приходит, когда ноябрь ловит своё отражение в окнах. Доминик слеповато щурится в темноте, разглядывая циферблат на часах, натягивает брюки, пересекает босиком коридор. На лестничной площадке свет болезненно желтый, в гармонии с зелеными стенами подъезда уходят в сюрреализм. Вода стекает с плаща на кафель.
- Ничего по-человечески сделать не можешь. - придерживая штаны одной рукой, второй заправляет пуговицу в петельку. Грешно смеяться над убогими, впрочем, Сандерс и не до смеха. - Вижу, без приключений не обошлось. 
Облокотилась на стену, скрещивая руки:
- Что за срочность, Картер Хилл?
- Помнишь, что мы вели переговоры на покупку земли в Мексике?
- Нет, блять, мне память отшибло. Что там?
- Её перекупили. Деньги, которые мы пустили на договоры с местными, обходя судебные иски плюс соглашение с компанией застройщиков накрылись звенящей пустотой.. Совет акционеров меня выебет.
- Блядский цирк с конями.
- Найди мне крысу, Сандерс.
Здесь по-прежнему пахнет оливковым маслом, рукколой и выпечкой. Это сбивает с толку.
Было время, когда это он делал ей чай в пять часов утра, разминал ноги, сушил полотенцем волосы. Было время, когда раздетыми они ладили лучше, чем одетыми. Было время, когда он ничего от неё не ждал. Его мать всегда говорила "ведьмы существуют", и наблюдая за Доминик, её заражающей улыбчивостью, лаковой вежливостью, суеверным распорядком - он знал, что такие, как Доминик Сандерс, никогда не появляются на семейных обедах, сколько бы приглашений они не получали, не помнят дни рождения, праздники, важные даты. Было время, когда Картеру казалось, что эти вещи устраивают его такими -  в конце концов, он женат. Он женат, и сейчас его женщина видит девятый сон, его сыну восемь, и завтра он проснется, и они вместе пойдут на озеро ловить рыбу и кидаться камнями на спор. Но здесь пахнет корицей и выпечкой, и Картер Хилл ещё помнит, как они выбирали эту квартиру. Помнит, как делали ремонт по каким-то дурацким правилам, как засыпали на новом диване голова к голове - она собиралась жить здесь, эта женщина с лицом ребенка. Привздернутая бровь, сталь пуговиц, серебряная нить цепочки. Прозрачные тени, водная гладь.
Когда они встретились, ей было семнадцать, и она крутила в ладонях грецкий орех, невероятно серьезная, невероятно бледная, и он подумал, что она похожа на женщину, которая долго шла издалека. Преодолевая пустыню, чуму и голод. Полгода спустя Хилл узнал, что кухня помогает ей расслабиться, а если сдвинуть в сторону её стопку журналов - жди беды. Но тогда он смотрел на неё и думал, что где-то на дне темных зрачков есть место для него - только для него. И он предложил ей заняться любовью. А она ему - войной.
- Почему ты здесь, Доминик?
- Ты знаешь, как отличить магла от маглорожденного волшебника?
- И тебя не впечатляет масштаб личности, костры революции?
- У Гриндевальда впечатляющий масштаб личности, отличная революция, но он несет вред лично мне и таким, как я.
В её словах он услышал возможность посвятить себя чему-то большему - причина, по которой он здесь. Но Картер Хилл забыл об этом - о женщине издалека и своем чувстве причастности. Он забыл о ней, а когда вспомнил - выяснил, что его здесь не ждали.
- Я скучаю по тебе.
Она склоняет голову набок, язвительно улыбается, прежде чем спокойно и обстоятельно разложить по полочкам их дела:
- Да ты говна въебал. Что я за девушка, по-твоему?

ты свел к насмешкам, мой ангел дня, белоснежка проснулась зря, ни свет ни заря - я брел по полям, но там выжжена земля, люби, как и я
Она помнит, как крутилась на простынях душной августовской ночью. Пот обволакивал тело, было так душно. Через открытую форточку шептал приближающий рассвет, и утренний город не унимался. Можно было сойти с ума. Среди ненастоящей тишины, но так почти всегда: чем дальше от воспоминаний, тем приглушенней ощущения, и берега Салема превращаются в навязчивый сон, кинолента, проигранная кем-то другим.
Доминик стряхивает пепел с сигареты, небрежное механическое движение. Она щурится, дышит апрельским весенний воздухом, отравленным дымом, перегаром, смогом мегаполиса, духами, чужим потом и гормонами. Память ведет её или она идет по памяти - не имеет значения. В магловской части города возможность встретить знакомых устремляется к нулю, а значит здесь нет ни контроля, ни правил. Ей ли не знать, что эти миры не соприкасаются. Это время, когда нет ничего настоящего, нет прошлого и уж, конечно, никакого будущего. Дешевый бар, дешевое неразбавленное виски, дешевые приёмы для тех, кто продается за дешево, и счастье никогда ещё не падало так просто в руки. Здесь Доминик Сандерс одинаково оплачивает триметин и фенитоин, и идет развлекаться по барам, бильярдным, борделям и везде, где по врачебным рекомендациям не надо бы, ловит приход и трясется в припадке.
У Доминик за плечами - эпилепсия, кошмары, переговоры и уйма печатного материала.
Но из сестер Сандерс - Джейн сумасшедшая, а Доминик в, мать его, полном порядке.

Стены в комнате оббиты тканью, свет - ровный, яркий, заменяет солнечный. Мир за пределами кажется выдуманной реальностью. Время здесь похоже на патоку - сладкое и тягучее, вязнет на языке приторной сладостью, и ничего не происходит - в очерченном месте ты в безопасности. Больше не нужно переживать и бояться. Под стеклянным колпаком за дополнительную плату о тебе позаботятся: накормит завтраком, комплексным обедом ближе к двенадцати, ланчем и легким ужином из таблеток, уколов и порции витаминов после шести. Кто-то другой разбудит утром, отведет в туалет, вымоет твои руки и поможет застигнуть пуговицы, подоткнет скомканное за ночь одеяло, прижмет стакан воды к губам и вытрет рот после. Как заботливая многодетная мать: стерильно, по часам, неустанно и каждодневно.
В январе Джейн исполнилось двадцать один, её длинные волосы напоминают Доминик безжизненных червей, вымытых на асфальт, их беззащитные белые тельца не вызывают ни досады, ни сожаления. Десять лет назад Джейн Сандерс выбегала на дорогу, чтобы собирать червей в ладонь и хоронить под тайным деревом, потому что верила, что на утро они проснутся живыми. Десять лет спустя она сидит в постели, такая же бледная, как сестра, копия копии, смотрит в сторону. Она не встает, хотя знает, что в комнате не одна - на мгновение уголек радости и узнавания в глазах гаснет и сменяется равнодушием, руки стянуты в спеленутое объятие смирительной рубашки. И Доминик заставляет себя сделать шаг, один и ещё, убирает прядь волос за ухо. Запах мыла, хлорки и молочной каши щекочет ноздри, и Доминик про себя гадает, можно ли не сойти с ума в круге Сансары.
Джейн Сандерс - не постыдный секрет, а неудачная тайна.
В день, когда Джейн Сандерс сошла с ума, рождественские гимны пели на соседней улице и праздничные огни освещали дорогу, в воздухе пахло корицей и запеченным мясом. От голода кружилась голова, но отец ещё не вернулся с работы, и мать ждала, когда он откроет дверь, повесит пальто на спинку стула и благословит ужин. Джейн опускает голову.
Час назад Доминик обвела их взглядом, сказала, что с неё хватит "пасторального дерьма" и закрылась в комнате. Утром она отказалась идти на церковную службу, и Джейн знала, что беда совсем рядом, накатывает волнами, стучится в дверь и отступает прочь, чтобы ударить сильнее. И впереди не будет ничего, кроме битой посуды, брани и всхлипываний, упреков и покаяний. И так будет длится день за днем, пока Доминик не уедет в сатанинский колледж, и мать с отцом продолжат изводить друг друга.
А утром следующего дня Джейн Сандерс просыпается сумасшедшей.
Следы борьбы в родительской спальне, капли крови ведут в ванную, тело матери. Отца нашли в гостиной, его вытянутая рука указывала на выход. Пуля пробила Джейн легкое, и Доминик держала её голову на коленях, зажимала рукой отверстие, пока не приехал врач. Но Джейн знала, что не умрет. Потому что если похоронить её под тайным деревом, утром проснешься живой. Так говорит Доминик, а Доминик - ведьма.

       навыки:
Боевой маг весьма посредственный; магия проявляется хаотично в момент эмоционального напряжения: или впадает в припадок, или делает действительно что-то стоящее. Приходить в себя в мокрых штанах занятие на троечку, потому её конёк - зельеварение. Зельеварением, как и кулинарией, успокаивает и занимает и руки, и голову в свободное от других развлечений время.
Занимается окклюменцией, опасаясь, что диагноз раскроется.

ДОПОЛНИТЕЛЬНО

       Связь с вами:
vsya korolevskaya konnitsa, vsya korolevskaya rat'

Отредактировано Dominik Sanders (2017-03-25 00:31:34)