|
О ПЕРСОНАЖЕ
статус крови: | школа: |
Ólafur Arnalds – Öldurót (ft. Atli Örvarsson & SinfoniaNord)
ваш Бог есть
и он беспощаден,
это все что я о нем знаю.
То, что их вышло двое – ошибка. Сбой в матрице. Расклад не самый удачный – субтильные тельца с болезненной белизной одинаковых лиц и россыпью веснушек, убегающей к переносицам.
Слишком тяжелое испытание для не готовой мириться с неизбежно наступающей старостью матери из породы городских львиц.
Они были олицетворением ее упущенных возможностей. Каждого из потерянных лет, проведенных в стирке двух одинаковых комплектов одежды, готовке для двух голодных ртов, которым, впрочем, отпущенная кормежка не прибавляла килограммы и не делала остроугольные тела по-детски пухлыми.
В их квартире о личном пространстве знали лишь понаслышке. Сдвинутая вплотную фурнитура не давала простора для воображения; они жили в клетке, позволяли матери утягивать свои шеи галстуками-селедками, носили костюмы в мелкую клетку и заправляли рубашки в брюки, делая все вместе, сообща, синхронно.
Брайан с силой впечатывал переплетенные пальцы в ладони, до белых ободков у ногтей, до недовольного вздоха, до желания вырваться; он ощущал потребность физического присутствия рядом с Киллианом.
В раннем детстве истории про ментальную связь близнецов были чьим-то еще сценарием, им же оставался продавленный диван, обитый выцветшим плюшем. Ночами Брайану часто не спалось, и он пересчитывал то мелкую ромашку на обивке, то родинки на руках Киллиана.
Килли спал крепко, иногда переворачивался спиной к Брайану. Иногда Брайан брал его пальцы – привычная тяжесть, паутина пор и излучин ладони, роспись линий жизни и судьбы – и погружал во влагу своего алчущего рта. Однажды Киллиан проснулся и взглянул на Брайана – томный, квелый после сна, с ошалелыми глазами, поразительно красивый. Останется тайной, что было бы, продолжи Брайан тогда, но он выпустил пальцы возлюбленного близнеца, зажмурился до калейдоскопа перед глазами и смог выдохнуть лишь после того, как Килли отвернулся на другой бок и засопел.
Они приняли перемены с достоинством двух одиночек, безжалостно выдернутых из зоны комфорта до времени. Киллиан справлялся чуть хуже, на его жизненный путь выпала сомнительная честь обнаружить коченеющее тело матери. Всем было больше жаль его. Все хотели поскорее вытеснить из его сознания воспоминания о том дне благоприобретенными впечатлениями от новой счастливой жизни.
Брайану было жаль утраченных вечером наедине, жаль долгих прогулок по бензольным дублинским лужам, жаль трудно переживаемых желаний.
Но он знал наверняка одно: он никому, кроме себя, таким не будет нужен. И он должен был защитить Киллиана – в первую очередь, от себя. Приступы мигреней перекрывали доступ к счастливому будущему в благополучной семье, но лишь для него самого. Не для Киллиана.
Для Килли Брайан хотел только самого лучшего.
Самого.
Всегда.
Вместе их было слишком много; их сила велика и разрушительна. Они толкали друг к другу к хаосу, хотя и без того понятно, что ведомым являлся Киллиан, ведущим - Брайан. У первого, не-сломанного, появились все шансы спастись, когда Брайан приоткрыл стальную решетку и позволил близнецу вспорхнуть.
Однако сделать оказалось куда проще, чем осознать.
///
Незнакомое место, незнакомое время и человек, который смотрит из зеркала – незнакомый. Слишком взрослый, в идеальном коричневом костюме, с шальными глазами в обрамлении рыжеватых ресниц.
Второй такой же свернулся клубком на кровати. Он более собранный и лучше сложен; его глаза занавешены непрозрачной пеленой, и первый с бесстыдным откровением рассматривает его от макушки до кончиков пальцев на ногах.
Одного зовут Брайан, второго – Киллиан; им около тридцати, и за матовыми дверями лофта распевается канонада, но сейчас и это перестает иметь значение.
///
Брайан не сразу понял – принял – значение фразы «Киллиан не…». Не придет, не заставит плавиться под взглядом из стали и пепла, не коснется неловким движением, не произнесет его имя благоговейным шепотом с соседней кровати.
Навь возникла естественно, словно не могла не появиться. Брайан искал его, перебирая все мыслительные каналы, подспудно перенимал десятки образов отдаленного и не слишком будущего; его сознание шло в отказ и отбивалось от предсказаний касательно воспитателей и знакомых ребят, но они приходили, приходят, продолжают приходить.
Три ночи подряд Брайан видел во сне катафалк. Тот приедет за Роджером лишь на следующее Рождество. Малокровие обнаружат слишком поздно, а Брайан не смог (не захотел) ничего с этим делать.
Вовлекать в творения разума, отравленного родовой магией, кого-то еще – роскошь непозволительная, и мальчишка разбирался с этим один. Он отрезал от себя эмоции и людей, которые могут их вызвать, то есть – всех людей.
Головная боль буквально лишила Брайана зрения, когда он прорвался сквозь ткань пространства в самый первый раз.
Он не понял, откуда на пальцах взялась кровь, пока не почувствовал ее привкус на языке.
Он не верил, что сможет дотянуться до сознания Киллиана, пока не ощутил тепло его прикосновения – так, как будто он рядом. Ныне, присно и во веки веков.
Ныне, присно и во веки веков.
Ныне, присно…
По ладони Киллиана разошлись косые линии.
Брайана вырвало желчью.
///
Все вокруг было золотым: пахло нугой и медом, тянуло из-под полы откуда-то летним, рассыпалось на солнечные веснушки вокруг острых носов.
«Я – сердце – ты»; Брайан пытался пробурить дыру в груди Киллиана указательными пальцами, прохладными руками выводил под футболкой узоры; Килли ершился и ворчал, уворачиваясь от ласк как бы нехотя.
Они сидели в лачуге, до наличников занесенной белым песком; они сидели тут уже не первый день, месяц, вечность.
У них пустые глаза и рассечены коленки; игральные кости падали на ребро.
Брайан облизал тонкие обветренные губы, притянул близнеца к себе за тонкую цыплячью шейку, задыхаясь, поцеловал его.
Мир больше не черный.
Повсюду разлиты краски.
Зрачок заполнил радужку до предела; Брайан проснулся от жуткой боли в висках.
На этот раз он ничего не запомнил.
///
К десяти годам приступы участились. Вместо медных паутинок в волосах Киллиана Брайану все больше виделись тени, сосущие его энергию; ему виделась мать с беззубым окровавленным ртом, лица тех, кого он не спас, потому что не попытался.
Справки от маггловских врачей пестрили печатями и диагнозами; неврозы, депрессии, маниальные синдромы – каждый навешанный ярлык прибивал Брайана к земле отяжелевшей гирей. Ему вкалывали снотворное и успокоительное, и вместо радуги под ресницами поселилась абсолютная пустота.
Пока шестеренки приютской бюрократии вертелись в попытках найти для Брайана подходящее учреждение, для «таких, как он», тому исполнилось одиннадцать лет.
Свет пришел к нему в лице седовласого старца, назвавшегося профессором магической школы. Отяжелевший от лекарств разум согласился и с этим, посчитав видение плодом воспаленного воображение. Оно всегда любило подбрасывать Брайану сюрпризы.
Он послушно потянулся к сухой и крепкой ладони старика; что угодно, лишь бы покинуть опостылевшие серые стены приюта. Брайан был готов даже сойти с ума, но этого не понадобилось. Инертный, он следовал за стариком сквозь толпы остроконечных шляп и набухших магией витрин, получил свою палочку и не успел удивиться, пока не очутился в Хогвартсе.
И только потом понял, что уже три дня спал без кошмаров и головных болей.
И без горьких порошков, от которых немела вся челюсть.
Шляпа велела ему присоединиться к юнцам под зелено-серебристыми флагами. Брайан послушно заполучил свое место за слизеринским столом. Еще месяц он выискивал глазами аналогичную своей голову в веренице желторотых и неоперившихся, а потом получил письмо от Киллиана с восторгами по поводу новой школы. Не этой.
Через пять дней к Брайану вернулась Навь, и вместе с ней пришло недоумение соседей по поводу его полуночных криков. Визиты в Больничное крыло стали обыденностью. Лечили тут не порошками, а не менее горькими настойками, однако жаловаться не приходилось.
О, нет, только не жаловаться.
///
Они одеты в короткие шорты из цветного ситца и совершенно не знали, какой сейчас год.
От щели под плохо сколоченной дверью тянуло морской солью и завываньями ветра. Их двое; отросшие волосы, чуть темные у корней, спадают на идентичные высокие лбы. Один заправлял челку за правое ухо, другой за левое; у обоих порублены души.
Брайан нашептывал ему что-то, дует в ухо, смеялся так, как никогда не смеялся по-настоящему.
Брайан – настоящий.
Обнаженные бока царапали пружины, выбившиеся из продавленного матраса. Стигматы, оставленные любовью и временем, никогда не появлялись на их телах взаправду; только здесь они были испещрены отметинами.
Брайан закусывал шею Киллиана до аметистовых бликов.
Киллиан еще ни разу не попытался уйти.
///
В Нави слышны автоматные очереди, видны всполохи бомб; Брайан ждал, когда водородный гриб потопит эту их реальность, но этого не произошло.
Он взволнованно искал Киллиана на всех волнах, меняя частоту со скоростью, близкой к скорости света.
Конечно, он нашел его; или Киллиан сделал это первым, пролагая мост родовой магии через Ла-Манш, отдавая винным послевкусием, девичьими смешками и странным выговором его, Брайана, имени. Это неважно, ведь Брайан чувствовал его.
Наутро Брайана обнаружили у камина в общей гостиной на полу, скрюченным в причудливую фигуру. Событие сразу стало достоянием не только факультета, но и всей школы. Из «просто странного» он перебрался в категорию «фриков», и возникли версии произошедшего, одна лучше другой – от ликантропии до лунатизма. Одно было ясно – с этим чудаком лучше дел не иметь и вовсе не общаться.
Дверь в факультетскую сборную захлопнулась.
Отворилась дверь в библиотеку.
За следующие месяцы Брайан одолел основные фонды. Стряхивал пыль с фолиантов, до которых никто, кроме него, не добирался уже пару сотен лет. От природы внимательный к деталям и осторожный, он, пусть и не без некоторого труда, справлялся с непростыми рецептами средневековых зелий в поисках своего Грааля.
На четвертом курсе, под предлогом будущей подготовки к С.О.В., он получил от профессоров допуск к Запретной секции. Успехи Киллиана на любовном поприще он компенсировал превосходными достижениями в области Зельеварения, и однажды «случайно» чуть не угостил однокурсницу напитком живой смерти. Из пытливости юного экспериментатора постепенно вырос своенравный колдун с волчьими повадками. Он не мог существовать в стае; все тепло человеческого общения заменяла Навь.
В конце пятого курса, после десятков невинно убиенных в ходе жарких опытов жаб и крыс, Брайан впервые добрался до Нави-2.
///
Однажды Брайана спас человек в черной мантии.
Однажды другой человек в черной мантии затащил Брайана в пекло.
А Брайан не спасся.
///
Это место, против лондонских клоак, всегда пахло вересками и лилиями. В школьные годы их мнимые дружелюбные встречи, скорее дежурные, чем желанные, дислоцировались в английских декорациях. Брайан не ездил во Францию все больше из принципа; все каникулы он проводил в Хогвартсе и его окрестностях, и Киллиану приходилось отрываться от родного шато ради безынтересных диалогов и черноты в глазницах напротив.
В этот раз принципам пришлось изменить; Брайан получил приглашение и перечитал его не менее пятнадцати раз.
Приглашение. На свадьбу. Киллиана.
Потребовалось время, чтобы осознать это (не смириться, нет).
И только это послужило катализатором поездки в это неприятное до крайности место.
Брайан сам не знал, что он скажет, пока не начал говорить. В тени изумрудных лиан виноградника беседа показалась ему еще интимнее; поток откровенностей должен был растопить что-то в Киллиане. Однако поправка в сценарии, отведенная на крайний случай, пригодилась и тут.
Киллиан оказался не готов принять неизбежное.
Брайан снова был один. Теперь уже точно и окончательно.
Никакой Нави больше не было.
Лишь изредка он проваливался в Навь-2, когда выпивал особенно много огневиски.
///
Судьба застала его основательно помятым; счастливое будущее отложено в стол, и переписать его нет сил и желания. На повестке дня - снятая комната в общежитии, капающая с потолка вода, облезлый кот, пробивающийся остатками со стола и надежда найти работу.
Брайан никогда не хотел работать в официальных ведомствах. Все приказы и правила он привык обходить, а не подчиняться им. Работа в лавке зельевара на вторых ролях порядком наскучила уже через пару месяцев. Обладать большим потенциалом и варить микстуру от кашля – сия унизительная перспектива обернулась чернушным запоем и уходом в Навь-2 на несколько дней, после чего Брайан, истощенный до крайности, едва восстановил свои силы.
Видения приходили все реже. Брайан самостоятельно перерезал пуповину связи и предпочитал не думать о том, что у него есть брат. Магия прорицаний, работающая в унисон с близнецовой, ушла на задний план. Но однажды Брайан увидел то, что заставило его на следующее же утро упаковать единственный чемодан, не без сожаления оставить кота соседу и взять билет в один конец до Берлина.
Он никому не сказал об увиденном. Только поставил ментальный блок посильнее и еще больше замкнулся на своей «миссии». Дневники, эти аккуратные толстые книжечки, датированные «от» и «до», стали пристанищем его нерастраченных иллюзий. Какое-то время этого было достаточно.
Берлин – мегаполис модерна; отчужденные лица прохожих на улицах, землистые в свете газовых фонарей, и скученные на узких тротуарах безликие толпы. В этой среде Брайан быстро освоился. Он всегда относился к маггловскому миру более чем прохладно; приютские воспоминания нанесли пену на волну его детской памяти и вымыли все хорошее (если оно было).
Здесь он начал свою взрослую жизнь, созрел как личность; все то суетно-детское, помноженное на события Нави-2, постепенно ушло на задворки, где им самое место. Брайан попал в определенную среду, где о родовой магии знали больше, чем он успел выведать из толстенных книг за всю жизнь. В попытках прийти к консенсусу с внутренними демонами, Брайан нанялся в одну из лавок чернокнижников за кров и еду, и там, вместе с ними, постигал искусства окклюменции и легилименции.
Видения приходили отчетливыми и полными.
Брайан видел мир в агонии.
Как обычно, ничего не делал, чтобы его спасти.
///
Ноздри щекотали вкусные запахи готового блюда. Брайан выверил до миллиметра расстояние между приборами и салфеткой; ему казалось, что в доме Киллиана принято соблюдать такие формальности, и кто он такой, чтобы сейчас что-то менять.
Брайан вел Килли к столу, предварительно закрыв двумя пятернями глаза; Киллиан страшно недоволен пусть кратковременной, но утратой зрения (Брайан знал, почему, но никогда не скажет вслух), но принимал все с покорной улыбкой.
Наколотый на вилку Брайана кусок отправляется Киллиану в рот; хозяин бережно собрал остатки соуса с уголка губ близнеца, тот забрал поглубже его пальцы.
Брайан шумно выдохнул, но не сказал ни слова.
Они продолжили ужин в глубоком молчании.
///
Среди посетителей лавки были разные личности, но большинство приобретенных здесь товаров так или иначе оказывались замешаны в темной магии. Брайан во всем этом видел рациональное зерно, и со своей колокольни смещенных моральных принципов призывал не делить мир на черное и белое.
Благо и зло для него оборачивались одной и той же стороной.
Потому и вступление в ряды Геллерта Гриндевальда не отметилось ни падением, ни взлетом на чаше внутренних ценностей. Всегда нелюдимый, не видевший смысла в контактах близкого рода, Брайан обнаружил в себе желание прислушиваться к этим людям, быть в их рядах. Воображаемое сообщество, выстроенное на костях (не)винных магглов – уютное пристанище для израненного сознания. Сам Гриндевальд стал объектом немого почитания, до известной степени наставником и идолом местных культов.
Навыки прорицателя и зельевара очень пригодились; всю жизнь Брайан только этого и ждал.
И еще кое-чего. Того, что выдернуло его из сонного единообразия пост-школьной жизни. Видение, которое случилось с ним в ночь перед уходом, было о Киллиане и его суицидальной миссии в рядах «Resistance». Ключ к спасению близнеца оказался в руках Брайана.
Сознание всколыхнуло жгучей, непрошенной болью очередного приступа.
Брайан поплотнее укутал его в ментальные блоки.
///
У Киллиана усталое лицо, и Брайану хочется стереть мягкими подушечками все морщины.
Ветер нанес гору песка у входа; теперь, если бы они захотели вместе выбраться, ничего бы не вышло. Горелка коптила, отбрасывая длинные гротескные тени под потолок. Брайан склонил голову на плечо Килли; того трясло мелкой дрожью.
– Киллиан?
– Да?
– Почему… почему ты никогда не пытался выйти из хижины?
Переплетенные пальцы. Сжаты добела. До ободков на ладонях.
– Потому что это твоя история.
Tilman Weigel | Тильман Ва́йгель — биологический отец, чистокровный, успешно промотал состояние некогда состоятельного и даже титулованного немецкого семейства прежде, чем преставиться во цвете лет от пагубных привычек, которые в приличном обществе обсуждать не принято. Впрочем, отпрыскам завещал если не золотые галлеоны, то родовую магию. И на том спасибо;
Liadain O'Shea | Лиадэйн О'Ши — биологическая мать, маггл. В возрасте восьми лет близнецы лишились родительницы, погибшей в результате удушения. Мечтам Лиадэйн о большой сцене не суждено было сбыться, балласт из двух опрометчиво заведенных спиногрызов загнал ее в душный бар на окраине Дублина, где та вечерами исполняла национальные песни;
Killian Noé | Киллиан Ноэ — брат-близнец,"ныне, присно и во веки веков", его всё; предатель, изменник и влипающая в неприятности личность.
///
- брайан о’ши – один из двух славных близнецов-полукровок, детей неизвестного отца и непонятой матери, тот, что заклеймен;
- после гибели матери был отправлен в приют вместе с возлюбленным близнецом, однако вскоре парная идиллия была нарушена появлением благообразных усыновителей, которым на долгие годы брайан вверил братца;
- с семи лет страдает от мигренеподобных приступов головной боли, доходящих до обмороков и тяжелой рвоты (спасибо, что не эпилепсия); этот факт небезосновательно отпугивал потенциальных родителей, и вскоре брайан сдался;
- родовая магия вкупе с нездоровой привязанностью к близнецу (хоть та и была ослаблена отсутствием физических контактов между братьями) привела к появлению нави – альтернативной вселенной будущего, в которой киллиан и брайан ментально проживают еще одну жизнь. все побочные явления брайан стоически берет на себя и еще пару дней после окунания в сознание близнеца чувствует себя так, словно ему сломали все кости;
- был распределен на слизерин; школьную жизнь провел в неприятии и отчуждении, был одним из тех странных парней на курсе, которые в конце концов оказываются или гениями, или маньяками. случай тут, правда, абсолютно особый – ни в одной из версий себя таковым о’ши не являлся, но друзей от этого не прибавилось;
- благодаря (или вопреки) своему недугу и ввиду отсутствия долговременной помощи с третьего курса начал пытливо искать средство от собственных приступов; обнаружил таковое на шестом курсе, что помогло поставить под контроль и приступы, и связь с киллианом по нави;
- на пятом курсе создал навь-2 – воображаемую счастливую вселенную, где существуют только они с киллианом. никто извне не может вторгаться в этот утопический мирок, который живет, меж тем, по своим законам – его обитатели испытывают вполне земные чувства и желания, а также взрослеют вместе с героем. напоминает осознанный сон;
- после выпуска из школы гениальности в себе так и не обнаружил, но и в кишащем обывателями магическом мире себя найти не мог. впрочем, в маггловском тоже. перебивался случайными заработками, подумывал даже о том, чтобы стать целителем, но тут случился киллиан и его помолвка, и все пошло наперекосяк;
- вступил в ряды «todessturm» исходя из внутреннего жаления быть на стороне сильных, а еще потому, что уверен, что эта сторона подарит им долгожданное спасение. помните, что он все это видел;
- в глобальном смысле верен только себе, но любое поручение организации выполнит беспрекословно. даже если оно касается пыток и киллиана. особенно - если них.
навыки:
- талантливый зельевар со склонностью с экспериментам.
- прорицатель, несчастливый носитель родовой магии; видения не контролируемы, но часты, относятся к событиям недалекого будущего (не более недели-двух), в редких случаях - дольше.
- сильный окклюмент. в чужие мысли забираться так и не научился, зато свои держит под семью замками.
ДОПОЛНИТЕЛЬНО
Связь с вами:
skype - andnuance.
Холден почти уверен, что все это какая-то ошибка. Все это должно было происходить не с ним.
На раскадровке: он, уставший после тяжелого трудового дня (белая рубашка выглядит несвежей и помятой, галактические черные дыры под глазами стали еще отчетливее), проходит в кухню, ставит чайник и, по привычке, включает телевизор.
Кажется, там показывали очередное вручение мудацкой музыкальной премии какой-то дуре с обесцвеченными волосами.
После: быстрый душ, после которого усталость прожитого дня кажется чуть менее тяжелой, полуфабрикаты на ужин и голосовая почта на телефоне.
Это что, галлюцинация?
Надышался в лаборатории?
Второе, третье сообщения. Невысказанный крик о помощи. Больше неясного, чем очевидного.
Вечера дома - почти что ритуальные жертвоприношения. Добровольная самоизоляция внутри зоны комфорта. Попытки эскапизма от собственной головы. Холден - одиночка, и после социальной активности на работе он предпочитает тишину уединения.
Тем не менее, он выбирается из удобной домашней футболки с полинявшим рисунком и надевает чистую рубашку.
Наскоро приглаживает еще влажные волосы.
Проворачивает в замке ключ два раза.Когда он ловит такси, сине-черный ночной неоновый Нью-Йорк вытесняет из его сознания беглое впечатление от увиденного по ТВ. Эрншо не понимает, зачем он здесь. Какая-то часть его сознания, более рациональная, чем та, что решила отправиться по указанному адресу, бьет тревогу в попытках удержать Холдена от очевидной глупости. Эрншо задумчиво цепляется взглядом за случайных прохожих, в такой час глубоко нетрезвых, а оттого веселых или печальных, развязных или хихикающих. Он в шаге от того, чтобы выставить себя дураком, ведь очевидно, что сообщения предназначались не ему (ибо с какой это стати случайный рабочий момент вдруг перерос в пьяные откровения?).
Но он все равно едет: слушает неразборчивую, с сильным акцентом, историю таксиста-индуса, вежливо кивает, когда тот к нему обращается.
Пытается придумать себе оправдание, но не выходит ничего стоящего.
Холден вспоминает все, что связывало их те пару недель знакомства и несколько встреч и не может найти ни одной объективной причины, кроме, пожалуй, любопытства. Жизнь, поделенная черно-белыми полосами, подбрасывает какие-то разноцветные брызги. Это жалко, думает он про себя, ты жалкий, и он, похоже, тоже, если все это не ошибка и не дурацкий розыгрыш.Холден толком не знает, почему именно его попросили организовать художественную часть конференции. Устоявшийся стереотип о том, что геи отличаются особым эстетическим вкусом в его случае оказывался полным провалом. Именно для этого и понадобился Буше - чтобы профессионально решить все вопросы и избавить Эрншо от необходимости подбирать подходящие цветовые гаммы. Холден - ученый до мозга костей, и потому он фактически отстранился от всякого участия и дурацких советов, которые заказчики обычно дают профессионалам. Его общение с Франсуа ограничилось обсуждением нескольких деталей, не очень значительных в масштабах всего мероприятия, и Эрншо даже особенно не запомнил, как он выглядит.
Впрочем, общее впечатление было отталкивающим. Ничего неприятного, но видеть этого человека еще раз не хотелось. Не было ни чувства благодарности, ни обыкновенного в таких случаях восхищения профессионализмом (Холден был удивительно далек от творчества, дальше, чем все, кого он знал. Так получилось). Обыкновенные человеческие контакты - пообщались да разошлись, забыв друг про друга до конца дней своих. Нью-Йорк перенасыщен людьми всех возрастов, национальностей и сексуальных предпочтений. Шанс увидеться еще раз - минимален.
Если ты, конечно, не срываешься поздним вечером и не мчишь в такси неизвестно куда.Когда Холден находит Буше глазами, тот, кажется, уже утратил связи с реальностью. Эрншо не помнит, когда сам в последний раз напивался до такого состояния, и потому поведение Франсуа кажется ему глупым (но не более глупым, чем его собственное).
- ...и тебе привет. - Эрншо хмурится, пропуская мимо ушей фамильярность и старается оставаться беспристрастным. Он кивает в сторону бармена, как бы извиняясь, но тот равнодушен к происходящему (и не такое случалось на его глазах). Холден пытается усадить Буше обратно, попутно придумывая, как дальше действовать. - Думаю, ты уже достаточно выпил.
Музыка громкая и дурацкая, Холден думает с отвращением, ну, и не мог ты придумать ничего лучше? Он занимает место рядом с Буше и напрягается, готовый подхватить его при новой попытке сделать стойку. Может быть потому, что сам Холден очень повзрослел после гибели отца - вынужденно, болезненно и натянуто, но его вышвырнуло на обочину из родного городка прямиком в город сотен возможностей, но Буше кажется ему намного, намного младше себя, менее зрелым и менее приспособленным. Не то чтобы Холден хотел о нем позаботиться. Чувство ответственности за происходящее он относил к себе в меньшей степени, но был из них двоих более трезвым по всем фронтам.Впрочем, когда взамен прошлого бокала появляется новый, Холден не рискует отказываться и почти залпом выпивает приготовленный для него коктейль. На Буше он не смотрит - все еще не готов справляться с ситуацией. Он оглядывается: место скорее злачное, чем презентабельное, и по понятным причинам оставлять тут малознакомого парня, к судьбе которого Холден уже не может относиться равнодушно (хотя бы потому, что он попросил о помощи именно Эрншо) уже не может. О возможных причинах пьяных поступков Франуса Холден сейчас задумываться не хочет. Интуиция подсказывает ему, что где-то здесь проходит тонкая грань между тем, что он знает, и тем, что предпочел бы не знать, и потому проще закинуться вторым бокалом, ощутить во рту ледяную горечь напитка, почувствовать приятную тяжесть легкого опьянения и уже потом вернуться к причине, по которой Холден тут оказался.
- Вызвать тебе такси? Отвезти куда-нибудь?
Если честно, Холден предпочел бы этого не делать. Он не фанат спонтанных братаний, и новые друзья ему совершенно не нужны. Тем более, что он чувствует, что Франсуа из совсем другой среды, из мира, в который Холден не стремится получить допуск. Вопрос о том, какого черта тут происходит, остается невысказанным, но висит между ними. Эрншо обязательно потребует объяснений, когда этот человек, в крови которого одуряющее количество алкоголя, придет в норму. Пока он даже для себя не пытается решить, что все это значит.Холден ерзает на неудобном стуле, стирает со лба выступивший пот. Реальность начинает немного мутнеть, видимо, тут не слишком сильно разбавляют пойло. На сегодня приключений вполне достаточно, и теперь, согласно плану, им предстоит куда-нибудь отправиться и там переживать последствия принятия дрянного бухла. В том, что Буше вырвет, Эрншо не сомневается, да и сам ощущает в желудке неприятную тяжесть.
- Может, объяснишь хоть что-нибудь? И давай уже уйдем отсюда, - он соскакивает со стула и подставляет Буше плечо для опоры, очень надеясь, что тот не будет артачиться, как это любят делать пьяные, и не попытается что-нибудь выкинуть.
Пожалуй, с самого начала Эрншо чувствовал по отношению к себе какую-то враждебность, она сквозила даже в тех деловых отношениях, что их связывали недолгое время назад. Тем страннее была вся та ситуация, где они оказались после того, как Буше позвонил, а Эрншо поддался и приехал. Что-то абсурдно-сатирическое в духе Мольера было во всем этом, хрестоматийное - Эрншо бы посмеялся, если бы не переживал внутренний конфликт по поводу всего.
Не злился на самого себя за то, что позволил втянуться в проблемы другого человека.
Как будто, блин, мало своих собственных.
Но не в его принципах позволять ситуации оставаться неразрешенной. Люди этим часто пользуются, но Холдену и в самом деле очень трудно сказать кому-то - знакомому близко или шапочно - "нет".
Буше не прогадал, когда поставил на него.
Отредактировано Brian O'Shea (2017-01-05 23:16:22)