Больше ее глаза не слепы.
Она как будто незряча с рождения, росшая в уютной, мягкой темноте – теперь начала прозревать. Сквозь свинцовый туман, опутывающий весь ее детский мирок, в котором она жила прежде, темноволосая – наконец-то, - начинает различать острые грани, воспоминания обращаются оборотнями, и то, что Берк раньше не замечала, теперь болезненно напоминает о себе непрошеными моментами, чужими словами, которые подбирает для нее услужливая память. Когда она была маленькая, она любила подолгу из окна своей комнаты, которая быстро стала узкой ей в плечах, как платье, смотреть на море, верно охраняющее остров и защищающее его от беды. Все страдания мира для «княжны в башне» (так называл ее Драгомир – «княжна», шутливо кланяясь, «княжна» он выдыхал на прерывистом рывке, доверчиво закрывая глаза, что было самоубийственно здесь, в мире постоянной грызни) казались выдумкой, просто злобной сказкой, которую может придумать Карактакус, чтобы ее напугать и довести до слез, чтобы она стала послушной. И даже Д., в котором культ насилия – и грубой, живой силы, - был возведен в абсолют, в котором страдания имели голос (вымоченная в солевом растворе плеть, детский плач, скрип перьев и кандалов, топот сапог), для Ллевеллин был просто сказочно-страшным местом, не причиняющим ей вреда.
Она как будто бродила все это время по знакомой темноте, выставив вперед руки – и неожиданно они ушли глубоко в кровянистую топь.
Берк никогда по-настоящему толком не чувствовала страданий Катаржины – даже успокаивая подругу, стирая пальцами с ее скул слезы, засыпая с ней под одним одеялом, шепча прямо в небольшое ушко бесполезные и слабые слова успокоения, - внутри все оставалось ровным, спокойным, как море вокруг Коммандера, когда наступал редкий штиль. Когда, поднимаясь рано утром, темноволосая девушка встречала возвращающихся в комнаты однокурсниц, с пустыми глазами, оцепеневших и уставших, она отступала от них в сторону, их участь ее не волновала, и чьими руками это было совершенно тоже. А были еще мальчики в приюте святой Беатрис, никогда не знавшие ласки, нищие и слабые, ни в чем не повинные, старики, хватавшие ее за подол платья в Лютом переулке, и кожаные хищные сочленения кляпов, перетягивающих лицо Заградецкой, ее сбитые в кровь колени, расцарапанные бедра, глубокие следы на которых Ллевеллин помогала ей обрабатывать едко пахнущей жидкостью.
Берк оборачивается, чтобы посмотреть на замок, на его сложенный из сотни тысяч камней бок, на каждом из которых темными магами были нанесены защитные руны – Д. уходил глубоко вниз, подземельями с узкими коридорами и каменными мешками, лишенными хоть какого-то света; наверху было только несколько жилых этажей, башня, которую занимали преподаватели, гулкие ледяные залы и классы – в отличие от Коммандера, в котором можно было найти тайный, никем не заметный уголок, в Д., кроме сырого подземелья негде было спрятаться – она всего раз была наказана, в верхних уровнях, почти прилегающих к общим коридорам, но теперь, только теперь, отчего-то вспомнила, как отчаянно бледна и обессилена была Ката, которую ей пришлось укрывать шерстяным одеялом, и помогать ей добираться (чешку пригибало к каменным плитам, ее колени были вывернуты металлом и раскрыты) до их спаленки. Как Ллевеллин могла обо всем этом забыть? Она торопливо сбегает вниз по вытоптанной тропинке (под сапогами и расходившимся снегом виднелась темно-зеленая трава), школа крестом нависает над ее головой. И этой дорогой они ходили с Катой вместе, взявшись за руки и стараясь стать как можно более незаметными. Ей же сейчас идет Ллевеллин, в то же место, стараясь вспомнить, куда ступали их ноги, чтобы пойти след в след. Теперь никто не может ей запретить покинуть необычно оживленный Д., пока все заняты жирной тяжело пахнущей дичью и луком похлебкой за ужином – главное, вернуться до последнего удара колокола, раздеться, защелкнуть кандалы на запястьях, чья цепь змейкой уходила в кольцо в стене, и заснуть – больше не видя никаких снов.
Она идет вглубь тяжелого хвойного леса, в котором, по школьной легенде, деревья помнят времена первых волшебников, возводящих Д. на костях, по-лисьи ныряет под размашистые ветки. В абсолютной тишине слышны только ее шаги, только мягкий звук, который издает ткань ее теплой меховой накидки, накинутой на плотную рубашку. Ллевеллин запоздало жалеет, что не убрала тяжелые отросшие пряди в привычные косы – от ее облачного дыхания на них ложится белесый слабый иней, и холод лижет ее шею под линией волос.

Возможно, вы пожелаете Гриндевальда холодным и бездушным манипулятором а.к.а. Волдеморт версия 1.0, но я считаю, что он хоть и манипулятор, революционер и сволочь (а местами и социопат), но ничто человеческое ему не чуждо в отличие от.

Даже если Англия в игре не задействована, то никто не мешает одному конкретному сильному волшебнику посещать континент и помогать организациям, борющимся с Гриндевальдом.
Дело в том, что у нас с Альбусом хэдканон, который местами значительно отличается от канонона, и я не знаю, насколько он впишется сюда.
1. Гриндевальд жил в Годриковой Впадине не одно лето, а целый год. В связи с этим с Альбусом у них сложились крепкие отношения.
2. Геллерт с Альбусом не были влюблёнными, у них была братская любовь.
3. Альбус до сих пор любит Геллерта и видит в нём Светлую Сторону.
4. Геллерт со своей привязанностью борется (да, он человек а не Тёмный Лорд и имеет свои слабости).
5. Любовь Альбуса не мешает ему бороться с Геллертом, но больше с его методами, чем с ним самим. Убить его он не сможет. Наверное.
6. По канону после смерти Арианы они встречались только в 45 году, но хэдканон предполагает, что официальная информация не обязательно правдива.