|
О ПЕРСОНАЖЕ
статус крови: полукровен | школа: дурмштранг |
навыки: в совершенстве владеет легиллименцией и — вполне неплохо — окклюменцией; разговаривает на четырех языках помимо родного; сильнейший из ныне живущих (и сколько-нибудь известных) адептов темных искусств, свободно пользуется преимуществами как невербальной, так и беспалочковой магии; мастер трансфигурации; сносный зельевар.
Геллерт, вопреки канонам, ожиданиям и нелепым подозрениям, появляется на свет заведомо обожаемым ребенком; позднее чадо боготворимо родителями и вполне сносно принято во внимание старшими братьями — статус младшего и избалованного держится за Геллертом почти четыре года, по истечении которых меняется на клеймо единственного. Нельзя сказать, что он считает себя сколько-нибудь виноватым, но вот обиженным и разочарованным — чуть более чем.
У матери в горле что-то ломается и мерзко булькает, явно пытаясь вырваться на свободу вместе с криком. Геллерт помнит ее красные трясущиеся щеки и жилы, вздувшиеся от шеи до самых запястий; Илона царапает скрюченными пальцами тела старших сыновей, отказываясь принять очевидное, и повторяет их имена, словно тем самым немедленно воскресит обоих. Разумеется, чуда не случается. В Австро-Венгрии конца девятнадцатого века с чудесами вообще не ахти.
Попытки разобраться в случившемся, предпринятые слишком поздно, не вносят никакой ясности в расклад трагедии: не последнюю роль играет тот факт, что еще несколько лет способности перепуганного Геллерта никоим образом себя не проявляют — после единственной, чудовищной по своим масштабам вспышки стихийной магии он долгое время вовсе не демонстрирует никаких необычных талантов. Илона приходит к выводу, что виной всему магия кого-то из старших. Миклош, покинувший семью практически сразу после, свое мнение любезно оставляет при себе.
Жизнь в обычном магловском городе накладывает множественные ограничения на их скромный быт, но вскоре от разумных предосторожностей не остается и следа — продолжая переживать утрату и взвалив на себя непомерный груз вины, Илона стремительно отдаляется от объективной реальности; говоря проще, теряет рассудок и подчиняет существование попыткам освободиться от волшебства, разлитого по ее венам по праву рождения.
За пару месяцев до одиннадцатилетия Геллерт находит ее, перемазанную почти свернувшейся кровью, и понимает, что некоторые вещи Илона воспринимает чуть более буквально, чем могла бы. Неумение доводить начатое до конца отправляется в копилку ее недостатков сразу следом.
Дурмштранг не сразу освобождает Геллерта от въевшегося в подкорку страха перед поехавшей матерью, за которым еще некоторое время тянется ужас перед собственной натурой: отупляющая беспомощность берет начало в подсознательном отказе от магических дарований, и сам факт получения письма шокирует Геллерта преизрядно. Он полон отвращения — к себе, разумеется, — которое весь первый год, не умея подавить, перековывает в освобождающую, веселую ненависть к Илоне. Геллерт не желает понимать, прощать и разбираться в причинах (для этого он, к тому же, явно маловат). Он разбивает любовно выстроенные клети, освобождаясь при помощи полярной замены знака.
Геллерт влюбляется в магию; раз и навсегда поддается ее немыслимой красоте и воистину бесконечным возможностям. Ни одна вещь, ни один процесс на земле отныне не может вызвать у него и десятой доли подобного чувства — Геллерта ничто не заботит так сильно, как почти физически ощутимая потребность познать саму суть волшебства.
И желания определяют его возможности.
Менее всего Геллерту нравится усиливающееся со стороны преподавателей давление, которое он воспринимает в исключительно негативном ключе. Его не интересуют установленные рамки, за которые якобы нельзя выйти, как то, к примеру, беспочвенная уверенность высокомерных идиотов в том, что магия должна в обязательном порядке подразумевать бормотание над куском дерева. Геллерт еще не знает, как, но уже уверен в том, что ему необходимо обнаружить и доказать: и если поначалу его пытаются аккуратно направить в общее русло, то с годами установка на стадное восприятие становится до неприличия ощутимой — и он протестует со всей горячностью оскорбленного в лучших чувствах, хотя уже отказывается посвящать кого-то в тайны, которые вот-вот окажется готов раскрыть. Познавать нутро истинной магии Геллерт собирается без посторонней помощи.
Отчасти поэтому его ни капли не расстраивает сухое уведомление об исключении из школы.
Альбус, кажется, понимает, о чем Геллерт хочет сказать.
Через пару месяцев Геллерт понимает, что ему и впрямь кажется.
Инцидент с Арианой будит болезненно-зеркальные воспоминания; он не хочет вспоминать, что случилось на самом деле, и еще меньше приветствует картины из далекого прошлого, которые вряд ли являются чем-то большим, чем взращенная со временем фантазия. Геллерт ни в чем не уверен, но задумываться об этом нет возможности: прозрение, к которому он упорно подбирается, все ближе, нужно лишь приложить больше усилий, перепробовать все варианты, убедиться в отсутствии неизведанных альтернатив. Хаотичные передвижения по миру мало похожи на кругосветное путешествие (впрочем, без интересных сувениров обходится редко) — кое-какие знания о беспалочковом колдовстве Геллерт выносит из визита в Сибирь (увы, эти методики оказываются не совсем подходящими для тех, кому есть дело до собственного здоровья); немало удивительных — и, вне всяких сомнений, запрещенных в цивилизованной Европе — вещей практикует под палящим африканским солнцем; шлифует навыки, на годы удалившись от мирского.
И лишь потом возвращается, чтобы действовать.
МАГИЯ ПРЕКРАСНА, говорит Геллерт, но они не верят, привыкшие к рутине бессмысленных слов и жестов, за которыми истинное мастерство исчезает так, как талант настоящего творца растворяется в бесконечной штамповке.
Они хотят сидеть в своих норах, спрятавшись от малейшего дуновения ветра перемен. Хотят игнорировать угрозу или даже отрицать ее наличие. Несмотря на все, что Геллерт готов показать и преподнести величайшим даром, они хотят остаться слабыми.
Он не может этого позволить.
Насильственный прогресс, если вдуматься, является прогрессом не в меньшей степени.
— вернулся из ниоткуда под аккомпанемент первой мировой войны и тогда же начал искать себе уже не приятелей по переписке, но активных сторонников.
— в конце двадцать четвертого впервые был упомянут по имени в контексте газетной статьи о некоем сомнительном активисте, чья деятельноть год спустя уже представляла повод для крайней озабоченности (по словам представителя МАКУСА).
— исчез на несколько недель, утешая своих последователей бодрыми письмами без обратного адреса. Как выяснилось позже (аве мистеру Скамандеру, чтоб его нюхлер загрыз), приятно проводил время в шкуре господина Грейвса, которого бессовестно удалил с поля зрения при помощи безыскусного умерщвления.
— после раскрытия был торжественно препровожден в тюрьму, где изволил находиться еще порядка десяти дней, после чего заскучал и скрылся. По официальной, более чем оскорбительной версии — не без посторонней помощи.
— набирал политический вес на привычной европейской территории, шлифуя и пестуя идеи о бесконечном превосходстве волшебников над всеми прочими.
— из принципа параллельно занимался упорными поисками печально известной бузинной палочки; когда отыскал, пришел в великое негодование: упомянутая находка не только не помогла развенчать миф о необходимости волшебных палочек в принципе, но и оказалась крайне мощным подспорьем, в десятки раз увеличив магический потенциал владельца. Нельзя сказать, что расклад Геллерта совсем не устроил, но самолюбие все-таки пострадало.
— построил Нурменгард к сороковому году, после чего со всем тщанием Создателя и Отца заселил свое детище жильцами, преимущественно неблагодарными и местами буйными. Попутно не без злого умысла и доли пафоса переименовал союзников в представителей нигде официально не зарегистрированной организации Тодесштурм.
— к настоящему моменту де-юре остается недоучкой с амбициями и международным преступником; де-факто управляет всея Скандинавией и востоком.
ДОПОЛНИТЕЛЬНО
Связь с вами: известна всем заинтересованным.
Отредактировано Gellert Grindelwald (2016-11-29 01:51:00)
