«Нет, не поменяем».
К тому времени, как они вышли из зоны аэропорта, вопреки бурному потоку людей – многие тащили за собой чемоданы, оттягивающие запястья сумки, брали детей на руки, ускоряя шаг и меняя его на тяжелый мелкий бег, кричали что-то в телефонные трубки, Линда знала, что Лукаш лжет. Идти на раскаленном белом солнце было тяжело, приходилось лавировать среди брошенных как попало машин с открытыми дверцами (из одной голосило паническим речитативом радио, из другой играла старая песня Depeche Mode), брат упорно тянул светловолосую вперед. Билеты они сегодня не поменяют. И сегодня они не улетят. И завтра. Где-то над головой шумно заходящий на посадку огромный, ярко-раскрашенный Боинг сменил траекторию и вновь поднялся в небо. Взвился в небо их самолет – c крупными темно-синими буквами LOT на белом боку, «Лос-Анжелес – Варшава», - с их родителями на борту, конечно же, Линда просто запрещает себе думать иначе. Женщина с упругими разметавшимися по асфальту светлыми кудрями и некрасиво открытым скошенным ртом (и еще чем-то мясистым и спутанным в районе живота) была просто похожа на их мать – Линде показалось, из-за удушливой жары сознание помутилось, Лукаш так сказал.  Она с детства верила всему, что говорит старший на несколько минут брат – всем его страшным рассказам, всем его словам и обещаниям.
Они торопятся – старший Ружевич тянет сестру за руку так сильно, что становится больно. Ремень сумки натирает плечо и соскальзывает, Линда едва успевает его поправлять. Их сумки остались в арендованной машине, брошенной около офиса AVIS – папа торопил их, скорее, скорее, бегом. За спиной слышится смутный гулкий вой из криков и перепуганных голосов, бьется стекло – мимо них проносятся полицейские машины, с бешено горящими сигнальными огнями. «Что? Что? Что?» бьется в голове, пульсирует вместе с шумным потоком крови в ушах, но вопросов девушка не задает – просто торопится, стараясь попадать в такт шагов Лукаша. Они пробираются под замершей автострадой, когда в международном терминале начинает раздаваться стрельба и металлический голос по громкоговорителю призывает сохранять спокойствие, твердя об этом снова и снова. «Как в плохом фильме» думает Линда, крепче сжимая ладонь брата, от жары ее мутит, вертолеты летают над низко над головой – уже не телевизионщики с направленными камерами, а военные, покатые и темные, как хищные птицы. Их же дорогой увязалось несколько человек, все еще потрясенно держащие чемоданы и сумки, они переговаривались, какая-то женщина в порванном на плече платье молча плакала.
- Лукаш, - светловолосая дергает брата за руку, но он упорно на нее не смотрел, сосредоточившись на вытянутой автостраде, по которой они приехали в аэропорт. Асфальтовые полосы, металлические ограждения, бетонная узкая дорога и редкие, желтые от недостатка влаги деревья и почти нет темных пятен теней. Дома, стоящие в отдалении, казались построенными посреди пустыни, – Нам нужно в консульство, помнишь, мама записывала адрес, Лукаш, ты меня слышишь? Они же улетели, правда? Скажи мне, правда?
Идея провести в Лос-Анджелесе совместный семейный отпуск принадлежала маме – она обожала кино, и папа решил ей преподнести такой подарок. В детстве Линда и Лукаш часто оставались вдвоем под присмотром мерно дремавшего в кресле дедушки, подслеповатого и уставшего от долгой жизни, потому что родители уходили на премьеру какого-нибудь фильма, вдвоем, в объятьях друг друга, как влюбленные школьники, и тогда брат, на правах старшего, о чем он постоянно напоминал светловолосой, разогревал на плите ужин и следил, чтобы Линда вовремя легла спать, сам располагаясь на стоящей рядом кровати и включая ночник. Они долго, почти до средней школы, делили одну комнату, под завязку, забитую ставшими маленькими кроватями, комодами и письменными столами, не засыпая без приглушенного «Спокойной ночи», и когда дедушка наконец умер, и Лукаш занял его комнату, из которой запах лекарств не могла вытравить даже свежая краска, в первую ночь Линда пришла к нему, завернутая в одеяло, и легла рядом. Их дом в пригороде Варшавы, скрытый старыми кленовыми деревьями, сейчас казался далекой выдумкой, потому что солнце немилосердно жгло глаза и выжигало начавшую краснеть кожу.
Мимо них пролетали легковые автомобили (многие останавливались, по-американски радушно предлагая свою помощь, но, получив отказ, быстро уезжали), пустые рейсовые автобусы, черно-белые полицейские автомобили, но брат не останавливался и приходилось идти дальше. К тому моменту, как они дошли до Линкольн-бульвара (или они все-таки сели в остановившийся автобус? чужую машину, где по радио передавали белый шум? Линда уже не могла вспомнить), колени светловолосой девушки начали дрожать и подгибаться. Капли пота, собравшиеся под волосами, стекали на спину, расплываясь влажными пятнами на белой футболке, Ружевич как могла убирала волосы выше, открывая шею, многократно перетягивая их резинкой. В первом же магазине Лукаш купил бутылку прохладной воды в запотевшем пластике, и заставил светловолосую ее выпить. Они остановились в тени натянутого тента (в магазине натяжно работал вентилятор, гоняя пластиковыми лопастями один и тот же плотный раскаленный воздух, был включен телевизор, передающий репортаж из закрытого аэропорта), и, несмотря на жару, Линда прижалась щекой к плечу светловолосого, к влажной и пахнущей потом ткани его футболки, смотря на него снизу-вверх – запоздало пришла мысль, что Лукаш забыл в машине очень идущие ему солнечные очки и теперь щурился. Влажные пальцы переплелись в нерушимый замок, большой палец мягко и успокаивающе поглаживает кожу. Их редко принимали за брата и сестру, всегда ошибаясь и сразу меняясь в лице.
Мимо них медленно прошла девушка, закутанная, не смотря на жару, в кожаную черную куртку, надетую на летнее платье – Ружевич смотрит на нее, зацепляясь взглядом за некрасивое огромное родимое пятно на ее шее, у самого края ворота. Дойдя до перекрестка и словно споткнувшись о что-то невидимое, она падает – платье задирается, обнажая белые стройные ноги и кожу, сплошь покрытую этими расползающимися, кровоточащими пятнами. Линда машинально делает шаг к ней – чтобы помочь подняться, но брат дергает ее на себя, и они бегут по Линкольн-бульвару, все дальше отдаляясь от аэропорта.
- Куда мы бежим, Лукаш? Лукаш! – бежать тяжело, раскаленный воздух с мелкой пылью забивает нос и рот, и Линда чувствует, как начинает резать легкие. На пересечении улицы с другой они вновь видят человека на асфальте, с неестественно белой кожей, с передернутой пленкой глазами, смотрящими прямо перед собой, - Нам нужно в консульство, там нам помогут и отправят домой.
Светловолосая останавливается, выдергивая руку из ладони старшего Ружевича – наклоняется вперед, упираясь руками в бедра, стараясь выровнять дыхание, мельком смотря на свои белые конверсы. Ткань покрыта сероватым слоем пыли с шоссе, а еще вся подошва испачкана в уже высохшей черной крови.