О ПЕРСОНАЖЕ

Родственники: Феликс Мицквич – отец, полукровный. Колдомедик в дрезденской больнице им. Св. Себастьяна. Мертв.
Мария Мицкевич – мать, маглорожденная. Мертва.

Ида - счастливый ребенок, обласканный и избалованный любовью родителей, окруженный заботой и вниманием. Вся ее жизнь должна была идти по известному сценарию, не предполагавшему каких-либо потрясений, но судьба редко бывает благосклонна даже к тем, кого поначалу щедро осыпает подарками. 

Разбитый горем отец мнется на пороге детской, смотрит на дочь, что беззаботно играет с подаренной на Рождество зачарованной куклой, неловко кланяющейся плюшевому медведю, и уходит, не зная, не умея сообщить печальную новость. О смерти матери Ида узнает уже после похорон.
«Папа, почему мамы нет на празднике?»
Кто-то сочувственно качает головой.

Ида сутками не выходит из комнаты, отказывается от еды. В то время, как Феликс Мицкевич пытается справиться с горем, то уходя с головой в работу, то заглушая боль aqua vitae, Ида, предоставленная самой себе, пытается понять неужели матушка ее настолько не любила, раз посмела умереть, оставив ее, Иду, здесь. Ида чувствует себя преданной. Одинокой. Нелюбимой. Иде страшно. Ее больше никто не укладывает спать, не целует в лоб, желая чудесных снов, да и чудесных снов больше нет, на их место пришли кошмары – темные, липкие, полные чудовищ, которые детское воображение рисовало устрашающе подробно. Все изменилось. И Ида не понимает почему, ведь она всегда была хорошей девочкой и мыла руки перед едой.
   
Она одна в темной комнате. Цветы на подоконнике завяли. Они больше не танцуют. Она точно знает, что в комнате никого нет, но тоскливое завывание ветра и приглушенные шорохи пытаются убедить в обратном. Ей холодно. Так холодно бывает лишь одиноким детям. С колдографий, висящих на стене, на нее взирает мать. Она улыбается, смеется и взгляд ее полон любви, но смотря на нее Ида не чувствует ничего кроме злости. «Как ты посмела уйти». Иде всего пять лет, но она уже знает, что такое ненависть. Ида боится пошевелиться. Стены двигаются. Комната становится все меньше и меньше. С потолка сыплется земля, заполняющая все вокруг. Ноги и руки сковывает страх. Ида кричит, что есть мочи. Но никто не приходит.
Не приходит даже когда она, проснувшись, рыдает, уткнувшись лицом в подушку. Не приходит даже когда прекращаются истошные рыдания и заканчивается воздух.
Не приходит даже когда стены вновь начинают двигаться.

Они бежали. Она всегда это знала, но никогда не признавалась даже самой себе. Ее отец бежал от прошлого, настоящего и будущего, а она молча следовала за ним, довольствуясь нелепыми объяснениями. Сначала была Варшава, вызывающая болезненные воспоминания о днях, проведенных в тесной квартирке с обоями, что кусками отваливались от стен, о панике и удушье –клаустрофобия, как следствие детской травмы, - об отце, не умеющем избавиться от образа безвременно почившей жены, постоянно ищущем утешения, но не находящем. Затем Брно. Прага. «Твоя мама хотела переехать сюда.» Десяток маленьких городков, где менялись лишь декорации. Жизнь – замкнутый круг, из которого так сложно вырваться. Но иногда судьба вспоминает о том, что и она может быть милосердна. «Мне предложили хорошую должность. Уверен, что тебе понравится в Дрездене, Ида». И ей действительно нравилось. Ей нравилась их новая просторная квартира с высокими потолками и окнами от пола до потолка, из которых в солнечные дни струился свет. Ей нравилось, как соседи говорили «Guten morgen», здороваясь по утрам, ей нравился город с его невысокими домами и мрачными церквями, от величия которых душа уходила в пятки. Ей нравились их воскресные прогулки, которые всегда сопровождались захватывающими историями о Дурмштранге, который представлялся ей самым прекрасным местом на земле. Ей нравились занятия со строгим учителем, военной выправки, который приходил каждый четверг ровно в одиннадцать утра, чтобы учить ее основам математики, рунологии и нумерологии. Ей нравилась улыбчивая гувернантка, которая обучала ее манерам, игре на фортепьяно и танцам. Ей нравилось, что здесь ее почти не мучали кошмары, а приступы клаустрофобии случались все реже и реже. Ей нравилось называть это место «дом» .

«-Меня зовут Ганс, - мальчишка протягивает ей руку и она, улыбаясь, пожимает ее.
-Ида.
Они идут на первое занятие по трансфигурации и пока Ганс рассказывает истории, которые должны казаться смешными, Ида думает, что Дурмштранг никогда не станет ей домом. Каменные стены узкого коридора, погруженного в полумрак, давят и Иде кажется, будто она вновь оказалась в кошмаре, который так долго мучал ее.
Ида кричит.
И воздух заканчивается.

Школьные годы превратились в Ад. Новый курс становился равен новому кругу, на котором пытки становились все более и более изощренными.

«Она нехотя возвращается в школу после Рождественских каникул. Дома лучше. Дома отец учит ее бороться со страхом, дома он позволяет приходить к нему на работу – ей нравится колдомедицина и в будущем она, конечно же, пойдет по стопам отца. Дома она в безопасности. Дома она чувствует себя свободной.
Но, возвращаясь в Дурмштранг, Ида превращается в загнанного зверя. Возвращаясь в Дурмштранг она лишается имени, превращаясь в невидимку. Впрочем, в Дурмштранге есть Лукаш, который говорит, что она не должна позволять так обращаться с собой, который раз за разом открывал запертые шкафы, кабинеты, каморки, вызволяя оттуда до смерти перепуганную Иду. Из любопытства ли? От скуки? Из благородных побуждений? Ее это никогда не волновало и даже после того, как они наконец начали разговаривать – на втором курсе однокурсники стали лишь злее, - не задавала лишних вопросов.
-Хорошо отдохнула, Ида?
-А ты, Ганс?
Она не смотрит ему в глаза, избегает взгляда тех, кто с ним. Она старается стать меньше, исчезнуть, раствориться. Она старается думать о доме, о пироге с яблоком и корицей, о просторном и светлом кабинете в больнице им. Св. Себастьяна, о том, как она расскажет Лукашу о каникулах и вручит ему подарок, об эссе по рунологии, о чем угодно только не о том, что происходит сейчас. Но есть только страх, щупальцами обвивающий горло. Есть только страх, забирающийся под кожу. Есть только страх и ничего больше.
-Опять попытаетесь запереть меня в шкафу? – голос звучит и в половину не так уверено, как хотелось бы. Кто-то начинает смеяться. Кто-то отвечает «да» и пытается схватить ее за руку. - Lasum Bonus.
Ее могут исключить, но она почему-то уверена, что эти ублюдки никому ничего не расскажут.»

Ида усердно учится и свысока смотрит на тех, кто когда-то издевался над ней, а теперь боится и избегает. Она научилась справляться со своими страхами, но не с ненавистью, которая живет в ней с самого детства. Ида часто ловит себя на мысли, что если (когда) она все-таки станет колдомедиком, то никогда не поможет тем, кого считает своими врагами, но сделает все, лишь бы им было больнее, лишь бы они страдали вечно. Она считает, что нет ничего глупее, чем прощение. Она часто повторяет это в своих письмах Ружевичу, забывая о том, что все-таки смогла простить предательство матери и безучастность отца, лейтмотивом проходящие через все ее детство до десяти лет.

«… «кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую». Не это ли самая большая глупость? Кем бы я была, если бы ты не научил меня драться, но постоянно подставляла вторую щеку для удара? Надеюсь, что у тебя все хорошо и молчание твое обусловлено лишь тем, что совы вновь не могут найти дорогу в школу. Глупые птицы. Скоро каникулы, поэтому навести меня в Дрездене.
Твоя Ида.»
Седьмое и последнее письмо, которому также, как и предыдущим суждено остаться без ответа. Ида плачет от бессильной злости в безлюдном коридоре, прислонившись лбом к холодному камню стены. Это предательство кажется больнее, чем самая страшная пытка, которую только могло придумать человечество. Ей кажется, что ее кости растрескиваются по частям, дробятся на мелкие кусочки, а внутри образовывается пустота, от которой хочется выть. Ида сползает вниз по стене. Коридор становится неожиданно узким и страх, который она побеждала из раза в раз, появляется вновь. И в этот раз он гораздо сильнее. Ида сдается, даже не пытаясь сражаться.

Она смогла примириться не с исчезновением Лукаша, но с его смертью, ведь многие говорили, что он мертв. Она даже носила по нему траур. Впрочем, горе не помешало ей с отличием сдать все экзамены и устроиться на стажировку в госпиталь им. Св. Агриппы в отделение недугов от заклятий – все так, как она хотела. Ида убеждает себя, что счастлива и что так будет всегда. Отныне и вовеки веков. По выходным она навещает отца, который по-прежнему живет в Дрездене. Все чаще их разговоры сводятся к политике и Гриндевальду и заканчиваются ссорами: Феликс – ярый противник Геллерта, Ида считает, что в его идеях есть здравый смысл. Она просит быть осторожнее, но отец лишь усмехается – он и несколько его друзей уже организовали подпольное издательство, в котором всячески порицают сторонников Гриндевальда. Иде страшно, но отец утверждает, что ему ничего не грозит. А спустя несколько месяцев Иду встречает пустая квартира. Все на своих местах, кажется, будто владелец ее всего лишь ушел на прогулку, но Ида отлично знает, что субботы ее отец проводит дома. Ида ждет, но ничего не меняется – чашка с недопитым чаем, оставленная на столе, не исчезает, никто не берет в руки недочитанную книгу, клавиши старого хриплого фортепьяно покрываются слоем пыли, В один из субботних дней Ида закрывает за собой дверь и уходит навсегда. Она не так глупа, чтобы, сложив два плюс два, получить пять. У нее больше нет отца, так же, как нет дома. Отныне она одна. Эта мысль отдается в ней тупой болью.
Ида приходит в госпиталь лишь для того, чтобы написать заявление об увольнении. Давно стоило признать, что колдомедицина – не то, чему она на самом деле хотела посвятить свою жизнь, но всего лишь мечта, порожденная желанием доказать, что она заслужила отцовскую любовь, достойна того, чтобы ею гордились. Вот только теперь никому и ничего доказывать не нужно, ведь из Нурменгарда нельзя выбраться – Ида уверена, что ее отец именно там, - более того, Феликс Мицкевич слишком слаб здоровьем, а значит заключение в стенах тюрьмы скорее всего станет для него смертельным. Ида больше не питает лишних надежд. И отныне никому не верит.
Последующие месяцы она живет, словно отшельник, лишь вечером выходит из дома и то потому, что до сих пор не может слишком долго находиться в четырех стенах. Она упивается своим одиночеством и ненавистью ко всему сущему, но чем дальше, тем чаще возникает мысль, что так продолжаться больше не может. Ида пытается привести дела в порядок, упорядочить всю свою жизнь, возвращается на работу, но все чаще и чаще ловит себя на мысли, что нельзя оставлять все так, как есть, что нельзя спускать все с рук тем, кто на инакомыслие отвечает террором, понимает, что должна бороться, делать что-то, но не мириться с происходящим.
Она изо всех сил пытается найти способ сопротивления и отмщения.

       навыки:
-хорошо разбирается в колдомедицине.
-прирожденный зельевар, но лучше всего разбирается в ядах.
-магия для нее – неотъемлемая часть жизни, ведь она была окружена ею с рождения. Ей и в голову не пришло бы разучивать заклинания, ведь они всегда давались ей с первого раза, но при этом особых успехов нигде кроме как в трансфигурации и защитных чарах она не достигла.
-умеет слушать и растворяться в толпе. Умение, приобретенное еще в годы обучения в Дурмштранге. 

ДОПОЛНИТЕЛЬНО

Отредактировано Ida Mickiewicz (2017-02-01 17:56:23)