— Портус, — мир в расфокусе — покрытый ржой амбарный замок и наведенная на него палочка теряют резкость. Портал размазывает тело по неоднородной тьме. Острая, как конец булавки, вспышка впивается в мозг, сбивая ощущение реальности. Воздух стекает с щёк, оглаживает скулы и не попадает в нос, отчего гортань царапает задушенным хрипом. Наконец, он находит себя в вертикальном положении с опасным креном в сторону запыленного стеклянного серванта. Легкие расправляются от вдоха застоявшегося воздуха. Киллиан пережидает головокружение, от которого нестерпимо чалит к стене. Он настороженно прислушивается. Зрачки расползаются по радужке, затапливая блекло-голубой черным цветом. Ничто не смущает органы чувств. Помещение отзывается тишиной, равнодушием, не фонит даже защитными чарами. Ноэ закатывает глаза в привычном раздражении и шарит в карманах пальцами. Невозможность подсветить себе палочкой вяло бьет по самолюбию. От собственной беспомощности губы лопаются злой усмешкой — металлический прямоугольный корпус маггловской зажигалки тускло бликует, слышится характерный звонкий щелчок открываемой крышки, зубчатое колесико высекает искру из кремния и поджигает фитиль, — Zippo жалящим пламенем отгоняет темноту, выкусывая фрагменты густого мрака. Рука поднимается выше, скудно освещая подвал. Мужчина аккуратно огибает стол, украшенный резьбой и тонким слоем пыли, просачивается мимо сложенных один на другой ящиков и крупногабаритных предметов, укрытых посеревшими от времени простынями. Едва не споткнувшись о лежащий поперек свернутый ковер, Киллиан сглатывает чертыхание и цепко впивается в завесу тьмы, которая жадно жрёт свет бензинового пламени. Снова щелчок — фирменный zippo click. Подпружиненная крышка на петельке закрываясь, гасит огненный язычок, когда рука, наконец, сжимает латунную ручку двери, ведущую из подвала. Уголок губ дергается вверх — незаперто.

Полумрак длинного коридора привносит приятное разнообразие уставшим от контрастного света или вовсе его отсутствия глазам. Запах паркетной мастики забивает ноздри. Впереди угадывается лестница с красным ковролином, перила из темного дерева и писанные маслом картины. Ноэ осторожничает стараясь бесшумно пересекать переплетения гостиных украшенных позолотой, ценным фарфором и мрамором. Стрелки напольных часов отмеряют острый угол семнадцати. Вытянутое окно, занавешенное парчовой тканью, впускает в залу разжиженную мглу. Киллиан улавливает звук тихих голосов в глубине дома и спешит свернуть в комнату, обставленную постдамской мебелью. Подчеркнутая старомодность интерьера живо напоминает о пожилой чете чистокровных волшебников, чахнувших в родовом гнезде без наследников. Как удачно, что «Vergeltung» удалось установить двухсторонний портал в неиспользуемом хозяевами подвале дома. Дома, что завяз в трясине сгинувших эпох. Киллиан, кажется, отпечатал его планировку на изнанке век, потому как спустя несерьезную горсть минут выходит через черный вход. Ныряет в уличный поток выдыхая февралев пар.

Сизое с бурым небо, слоистое, как слюда, сыплет крупными хлопьями снега. Ноэ удивленно промаргивается от налипших на ресницы серебристо-белых кристаллов и подчеркнуто неспешно бредет по мощеной улочке, укрытой снежной крупой. Город выглядит картонной аппликацией: хороший квартал, двух-и трехэтажные особняки, он знает, что ниже по улице расположены лучшие кафе-бары, бутики и магазины с редкими товарами. На покатые крылья крыш мягко укладывается последний месяц зимы. Фонари разбрызгивают желтый свет по редким прохожим, чья журчащая тевтонская речь упрямо воспринимается Ноэ как лающий немецкий — язык войны. Буржуазный Берлин живет своей жизнью, несмотря на то, что за магическим заслоном ночные рейды бомбардируют маггловский Берлин методично превращаемый в руины. Киллиан ежится от резкого перепада температур, плотнее кутается в двубортное суконное пальто и небрежно натягивает кожаные перчатки. На периферии мелькает мысль, что в Париже зима куда как мягче и, прежде чем перемещаться с помощью портключа, было бы не лишним предпринять превентивные меры от собачьего холода. Ноэ сливается с убаюканным снегопадом берлинским нутром: магазинные витрины отражают бодро шагающего молодого человека, похожего на кельнера из кафе "Бруно Брау", или министерского стажера, да хотя бы помощника при чиновнике в костюме, что упакован в галстук и очки в роговой оправе.

Киллиан мажет взглядом по вывескам, сверяется с внутренним компасом и усилием воли успокаивает припустившее галопом сердце. Вчерашний узник Нурменгарда, член экстремистского формирования, по-мальчишески беззаботный, открытый, сияющий морозным румянцем на покрытом веснушчатым крапом лице, совершает ленивый вечерний променад аккурат в стане враге. Весь он, как на ладони, и от того до странности прозрачен, до несправедливого органичен в декорациях эклектичного германского гомункула, в утробу которого набились волшебники. Ноэ прячется за опущенными веками — циан глаз выдает зверя, настороженного и внимательного. Во внутреннем кармане он несет смерть. Она некрасиво оттопыривает пальто, прижимаясь сквозь сорочку к реберной клети. Смерть закралась внутрь стеклянной сферы, в четкий ритм шагов, оставляющих следы на заснеженном тротуаре, в выстуженный воздух, который вдыхают прохожие, словно не слышат сладкий запах разложения. Киллиан несет эту смерть с фанатичностью Данко — с жертвенной готовностью причинить добро.

"Магазин книг по черной магии Хальбе и Готтфрида". Он проходит мимо, минует какие-то заведения, а в самой сердцевине головы остается будничная, не вяжущаяся с важностью момента, пластина с надписью:"режим работы: 8.00 - 19.00". Бодро прошагав с квартал, он подносит левую руку к лицу, силясь поймать дрожащую стрелку часов взглядом; та указывает на неправдоподобные без четверти семь вечера. Он не рискует переждать оставшийся огрызок времени в подвернувшемся трактире, не отвлекается на сигарету, что сдобрила бы глотку никотиновой слюной и табачным теплом. Витающие в пространстве перламутровые частички света спаиваются в неразличимую чужому глазу мерцающую, как феечная пыльца, нить, обогревающая смятую душу. Врожденная, безусловная, магическая близнецовая связь прошибает крупной дрожью, пронизывает покровы знакомыми с детства чарами, которые сладко оседают где-то внутри. Чувство принадлежности, чувство цельности сжимает пучок нервов и переплетает его с идентичным, разве что находящимся на расстоянии нескольких переулков. Еще не встреча — её предвкушение, продавливает выдержку мага, разводит на сентиментальную глупость броситься тут же, невзирая на опасность, питает оправданием в год с лишним разлуки. Осознание, что брат в это самое мгновение вынуждено пропускает через себя внезапно обрушившийся и разделенный на двоих спектр мучительных эмоций, дарит Киллиану беспомощное, непреодолимое удовольствие. Его ведет так, что хочется расхохотаться на глазах у Шварц штрассе.

Между "восторг" и "уныние" всего один градиент — "тоска". Тоска по тому, кто кость от кости, кровь от крови. Это унизительное, в сути своей, чувство зависимости, от которого камень в подреберье превращается в масло. Злорадство приятно щекочет самолюбие — эта потребность взаимна. Она ощущается давлением ошейника, перетягивающим дыхательные пути, нетерпеливым дерганьем поводка тянущего ближе, ближе, ближе. Притяжение становится нестерпимым, когда обогнув петлю вокруг района, Ноэ снова возвращается к книжному магазину и видит себя со стороны. Брайан до заурядного привычен: коротко стриженный, тощий, манжеты виднеются из-под рукавов пиджака, как и полагается, ровно на четверть дюйма (господи, откуда эти мысли?). Ни полуслова. Киллиан беспрепятственно проходит в лавку, краем глаза отмечая, что вывеска переворачивается стороной "закрыто". Седые тона улицы сменяются теплыми коричневыми вариациями, принадлежащими полкам, переплету книг и древесины из которой сколочена мебель. Он слышит, как О'Ши накладывает защитные заклинания. Удивляется, когда холод тает на руках, бежит горячим воском по жилам — так замерз. Текут томительные секунды длиною в дни, они густо заполнены молчанием, многословным и тяжким. Ноэ гладит лакированную поверхность прилавка, затянутой в телячью кожу ладонью: аккуратной стопкой сложены листы пергамента, бликует граненое стекло чернильницы, перо с темным кончиком лежит перпендикулярно остальным предметам, отшлифованные пальцами четки умиляют особенно. Этой педантичной аккуратности срочно требуется бунт. Он тянется к внутреннему карману и вынимает то, что вынудило его томительно стоять сейчас спиной к брату. Безрассудно рисковать жизнью обоих.

Небольшой хрустальный шар с ярлычком "Gellert Grindelwald".

Тяжело дышать.
— Скромный подарок для любителя "общего блага", — Ноэ в неторопливом повороте снимает перчатки и разминает отогревающиеся пальцы, — Я поделюсь с тобой содержимым любезно записанного мною пророчества, — Киллиан накрывает подошвой дощатые полы, преодолевая пространство, разделяющее его с близнецом, каждый шаг виснет выразительным люфтом между предложениями, — "В истории не будет дуэли волшебников, способной сравниться с той, что состоится между Великим Светлым Магом, Гением волшебства, что был некогда другом и соратником на пути становления великой цели и Грин-де-Вальдом. Последствия битвы этих несравненных чародеев для всего волшебного сообщества станут поворотной точкой магической истории. Грин-де-Вальд падет и будет заточен в собственную тюрьму Нурменгард".

Киллиан касается холодными пальцами тонкого участка оголенной кожи за шиворотом Брайана:
— Я пришел за тобой, — поправляет загнувшийся уголок накрахмаленного воротника сорочки, — Верь мне, — Едва касаясь проводит по сиротливому ежику русых волос, — У всего этого... — неопределенный взмах кистью, — ...нет будущего. Уйдем со мной?

Неприрученная, дикая боль ему ответом. Точкой.
Заползающая в рот, ноздри, ушные отверстия темная магия, как постскриптум.

Отредактировано Killian Noé (2017-01-29 14:12:13)