|
О ПЕРСОНАЖЕ
статус крови: | школа: |
sans espoir, j'espère
АД ‹ enfer ›
Он перед зеркалом. Стекло нагло врет ему, хитро подмигивая гладкой, блестящей натертой поверхностью. Серо-серый драповый костюм под цвет стального осеннего неба. Он не видит, но знает - на груди - свежо выжженное клеймо предателя. Наглухо застегнутая на все пуговицы рубашка липнет к спине. Он не видит, но знает - на ней сильно кровоточащие раны, оставленные, подобно раскалённому металлическому кнуту, укоряющим взглядом отца. Желтая, пшеничная прядь волос, упавшая на лоб – под ней шрам. Он этого не видит, но знает – ядовитый рубец, отравляющий его сознание, складывающийся в косые, витиеватые буквы. Их шесть. Клемен. Он все еще Клемен, он пропах этой фамилией насквозь; она, словно дешевый одеколон, горьким, терпким саваном, обволакивает его – и каждый прохожий оборачивается вслед, чувствуя этот смрад. К нему примешивается противоположно-сладкий, приторный. Эрве знает, что так пахнет разлагающаяся плоть. Он царапает собственное отражение, мысленно сдирая с шеи воспаленную плоть. Однако заранее знает, что под ней. Страх. Страх, поселившийся в тонких сосудах, инфицировавший кровь. Страх, скрытый в сочащейся гноем гортани. Он подбирается все ближе, Эрве готов захлебнуться, но вместо этого сглатывает. Накинув на плечи мантию, он покидает дом. Холодный ветер удушливо обнимает за плечи, яростно бросая охапками золотые листья в лицо. 42-ой, раскинув руки в стороны, бросается вниз с обрыва, цепляясь длинными пальцами за металлическое небо, грубо сшитое из рваных лоскутов серого. Эрве толкает стеклянную дверь парижского Министерства Магии. Толпа неизвестных магов поглощает его, через пару мгновений безрадостно выплёвывая к лифту. Рядом с ним – знакомая фигура. Если раздробленный кафельный пол – шахматная доска, то это – черный король. Эрве – всего лишь пешка, на чьих губах кровью выведено «Марго», и король это видит. «Нам не нужна помощь от верного пса Resistance» - холодной водой окатили его, смыв и кровь, и сомнение, что перед ним не отец, а чужой человек. Эрве так и не пустили на дисциплинарное слушание его сестры, ясно давая понять, что не членам семьи – здесь не место. Под густым росчерком черно-смольных чернил исчезает Клемен. Теперь он просто Эрве. И фамильное кольцо огнем жжет указательный палец, ощущая присутствие изменника. Оно серебряной подбитой пташкой летит в мрачную глубь Сены. В ее же воды мыслями погружается Эрве, чувствуя, как судорогой сводит все конечности. Не просто хочется тонуть без остатка, хочется поскорее коснуться дна, как будто оно принесет утешение. Касаться руками смольно-синей пудры речного песка, глядеть наверх, как нервно-дрожащая гладь воды пропускает скупые лучи ноябрьского солнца. Где-то там, в силуэтах, рождаемых светом, видеть Марго, борющуюся за право мстить вонючим выродкам Гриндевальда, и в слабых отблесках – родителей, с едва узнаваемым оскалом возмездия, перерастающего в бешеное безумие, но быть повязанными по рукам и ногам. С болью в сердце смотреть, как ненависть пожирает их изнутри, но не в силах им помочь. Они сделали свой выбор; пусть он устилает им дорогу пеплом и кровью, гадкой зловонной слизью покрывая глаза. Эрве больше не узнаёт никого из них. Старые воспоминания: о сестре, яблочном пироге, стеклянных бусинах цвета весеннего неба, которыми были полны его карманы; ссадинах на костяшках и гордости за то, что дал сдачу старшекурснику, пусть и стыдливо светится фиолетовым синяк под глазом; кукле Марго – фарфоровой, с шелковистыми кудрявыми волосами и о том, как он, обидевшись, втайне украл и спрятал ее в саду – все исчезло.
ЧИСТИЛИЩЕ ‹ purgatoire ›
По словам Эрве, все было ярким пламенем добровольно сожжено в памяти, оставив после себя лишь зияющие дыры, сосущие мраком и болью – на самом же деле, бережно схоронено в самой глубине души. Как и любовь, ярко белым, расчерчивающая душу волшебника. Она будет гореть в нем, даже, когда невскрытое письмо, адресованное Клеменам, месяц спустя окажется в его руках. Будет светиться тогда, когда его вызовут в главный офис Resistance, уличив в родственной связи с Жаклин, Бернаром и Марго Клемен, заточенными в Нурменгард за разжигание ненависти к Гриндевальду и антиминистерские акции. Будет сверкать и после временного отстранения от работы, в связи с расследованием ареста вышеупомянутых французских граждан. И тлеть, пока газеты пестрят заголовками об освобождении всех осужденных из неприступной, холодной немецкой тюрьмы усилиями членов Resistance. Эрве с надеждой будет вести дрожащим пальцем по фамилиям бывших узников Нурменгарда, но так и не увидит имен «Жаклин» и «Бернар», лишь «Марго» – одиноко жмущееся в самом хвосте списка, острым полоснет глаза. Грубо и резко выведенная «М», так похожая на черты его младшей сестры, которую он не видел более двух лет. Как часто он осекался, ловя в коридорах Resistance лица, похожие на ее. Как часто, в изувеченных и раненных встречал что-то, роднившее их с Марго. Прячась за золотистыми кудрями волос и теплым шарфом, фланировал по улицам Парижа, словно брошенный хозяином пес. Министерский пес. И в каждой витрине – чужие лица, полные отвращения к войне, и это отвращение, которое брызгами летит прямо в Эрве, пробуждает в памяти события прошлого – такое же отвращение он видел когда-то у отца, и матери, и сестры. В 39-ом году оно впервые плеснуло на него из, казалось бы, обычного новостного выпуска «Chronique magique de Paris», который так непривычно на обложке встречал читателя ярким заголовком «После начала войны Министерство Магии как будто впало в летаргический сон». Затем газета постепенно пропиталась самой чистой, неразбавленной злобой к деятельности парижских магических чиновников, в 41-ом – сразу после вступления Эрве в Resistance, вылило чан, полный ярости, и на эту организацию. Брызгами слез полетели осколки бокалов – оскорбления, наконец, дошли и до него. Обычный семейный ужин закончился скандалом. Его окрестили предателем, указав на дверь. Поджавши хвост, как провинившийся пес, он бежал в ночь, с рюкзаком, набитым скомканными рубашками, свитером, брюками и парочкой книг. Эта ночь хорошо врезалась в его память простудой и осипшими мольбами к Эльер, коллеге по работе, которая приютила его на время.
РАЙ ‹ paradis ›
Подбитый, раненный острым лезвием отцовской самоуверенности и высокомерия, он встречал рассвет, задумчиво касаясь рамы окна, внутри которой лежал мертвый, скрюченный, ссохшийся мотылек. И он такой же – задушенный собственным стремлением поступить правильно и справедливо, избитый негодующей совестью, свернулся калачиком на чужой постели. И в 44-ом он будет засыпать так же, с теми же чувствами, ощущая, как с приходом темноты вскрываются старые раны. Пожалуй, он был бы рад не проснуться утром – обескровленный, бледный, но такой счастливый. Жаль, это сумасшедшее счастье является Эрве только во снах.
1916 год, 13 января – рождение Эрве;
1918 год, 12 февраля – рождение Марго;
1927 год, сентябрь – поступление Эрве в Шармбатон;
1929 год, сентябрь – поступление Марго в Шармбатон;
1934 год, май – выпуск Эрве из Шармбатона;
1936 год, май – выпуск Марго из Шармбатона;
1934-1937 года – стажировка Эрве в госпитале Николаса Фламеля;
1936-1939 года – обучение Марго в аврорате;
1937-1938 года – стажировка Эрве в парижском Министерстве Магии, в отделе магических происшествий и катастроф;
1938-1941 года – Эрве – работник отдела магических происшествий и катастроф;
1941-по сей день – Эрве входит в ряды Resistance (группа ликвидации последствий);
1942 год, октябрь – Эрве ушел из дома, поссорившись с родителями и сестрой;
1942 год, ноябрь – увольнение Марго из аврората, дисциплинарное слушание;
1942-1943 года – Марго вместе с родителями активно помогает оппозиции Todessturm в Германии;
1943 год – заточение в тюрьму семьи Эрве;
1944 год – смерть родителей, освобождение Марго из тюрьмы.
† Père BERNARD CLAUDE CLEMENT// Бернар Клод Клемен, чистокровный волшебник, репортер, узник Нурменгарда.
† Mère JACQUELINE MONIQUE CLEMENT// Жаклин Моник Клемен, чистокровная волшебница, главный редактор газеты «Chronique magique de Paris», узница Нурменгарда.
Sœur MARGOT MICHELE CLEMENT// Марго Мишель Клемен, чистокровная волшебница, бывший аврор, бывшая узница Нурменгарда, участница движения Vergeltung.
навыки:
• Французский язык является родным; английский изучал самостоятельно – прекрасно понимает и читает, возникают перманентные трудности с формулировкой своих мыслей;
• Колдомедицина и целительство – его стихия, однако, не талант от рождения, а результат упорной работы, многолетнего совершенствования и зубрежки;
• Боевая магия никогда ему не давалась, зато неплохо освоил защитную;
• Трансгрессия – он может похвастаться своей способностью перемещаться на большие расстояния, но, к сожалению, полеты на метле ему недоступны;
• Из ментальной магии в идеале знает заклинания, изменяющие и стирающие память, так как это необходимо ему для работы. Окклюменцию осваивал самостоятельно, но так и не достиг успехов.
ДОПОЛНИТЕЛЬНО
Связь с вами:
скайп - songofforests
Часы тикают. Я точно знаю, что это часы. Те, что висят в гостиной над камином. Круглые, белые, со святящимися в темноте цифрами. Когда покупал их, то несколько раз спросил у продавца «плавающая» ли у них стрелка. Оказалось, нет. И вот они тикают. Отсчитывают секунды, затем минуты и часы, оставшиеся до рассвета.
Я переворачиваюсь на другой бок, подтягивая колени к груди. Ну же, тебе нужно хоть немного поспать. Давай. Я закрываю глаза, а тиканье часов проникает в меня. Оно внутри. Сердце бьется в унисон ему. Почему эта чертова стрелка не плавающая? Дверь в комнату закрыта, а часы все еще слышно. Они безжалостно, настойчиво продолжают стучать, прямо в эту дверь, заставляя комнату вибрировать от этого звука.
Я открываю глаза. Звук усиливается, словно над самым ухом. Надо было купить электронные. Электронные часы. Тогда бы не было никаких проблем. Всего лишь электронные часы. На мгновение все затихает, я начинаю думать, что морфей, наконец, принял меня в свои объятья, но через мгновения стук возобновляется, в клочья разрывая тишину. В воздухе, прямо перед самым лицом как будто образовалась трещина. Из нее сочился навязчивый и злорадный звук, обволакивая тело, парализуя его. Я равнодушно гляжу на свои руки, которые пронзает серебряный свет луны. Ее унылый лик насмешливо глядит на меня. Надо совсем немного поспать. Чуть-чуть. Пальцы, такие неестественно длинные, бледные. Сквозь них я вижу потолок и незамысловатый плафон люстры. Я знаю, где-то внутри плафона все еще теплится свет, он притаился там, скрывшись на время, однако свечение все еще есть. Едва видное. Когда щуришься, то особенно хорошо видно. Чертовы энергосберегающие лампочки. Не знаю, кто их придумал, но счета за свет практически не изменились. Та же сумма.
Постукивание. Оно не исчезло. Оно заменило мое тихое, прерывное дыхание, мое биение сердца и шорох простыни, которую я со злостью сжимаю, словно именно она виновата в моей бессоннице. Я хочу встать, но мое тело что-то сдерживает. Словно это ремни безопасности, а я – в самолете и готовлюсь к полету. Только к полету куда? И в голову врезается звонкий голос бортпроводницы. «Пристегните ремни, мы взлетаем, держим курс на…» Я делаю рывок и сажусь на краю кровати. Холод пола врезается в стопы, словно тысяча иголок и я слегка морщусь, но все же делаю несколько шагов. Толкнув дверь, я прохожу по темному коридору, натыкаюсь на рабочий портфель, оказываюсь в гостиной. Моя просторная гостиная кажется мне совсем ненастоящей. Она залита лунным светом, который подрагивает, плескается на стенах. В ярком свете вещи теряют свой объём, это все знают. Все такое игрушечное, крошечное – плюшевое кресло, хаотично разбросанные на полу подушки, на которых мирно сопели мои домашние любимцы, рабочий стол, чья наполированная поверхность могла бы таинственно блистать, если бы не нагроможденные бумаги и книги, которые я каждый раз пытаюсь себя заставить убрать, и камин, в котором зияющей черной дырой «скалилась» на меня место топки. Я потираю глаза, внимательно всматриваясь в ненавистные часы. На них – два часа дня, пятнадцать минут. Я моргаю. Два часа пятнадцать минут. Стрелки стоит на месте. Нет, мне не могло привидеться. Я подхожу ближе, всматриваясь в циферблат. Два часа пятнадцать минут. Светящиеся в темноте желтым ядом стрелки действительно стоят.
Я сажусь в кресло напротив камина. Бастер сладко спит, слегка подергивая задними лапами. Рядом похрапывает Зоуи и Харли. Джэк, Элли и Макс пристроились на пухлой, перьевой подушке прямо у рабочего стола. Хайди спит прямо у моих ног. Я тянусь к ней рукой, ласково трепля ее за ушко. Дворняжка вздрагивает и, облизываясь, устраивается поудобнее. Я – единственной, кто не спит в этом доме. Нет, не единственный.
Стук. Он все еще здесь. Он не собирается никуда уходить, оставлять меня наедине. Он режет все мои адекватные мысли, беспощадно кромсает их на кусочки, мое сознание наполняется терпкой, алой жидкостью. Она мерзко булькает. И я открываю рот. Кровавый поток должен выйти из меня, иначе я утону. Рефлекторно я поворачиваю голову в сторону окна. Это стучит дождь. Прямо по подоконнику. Крупные капли стекают по окну змейками. На улице лихорадочно дрожат мокрые, голые деревья. Я закрываю глаза. Последнее время слишком часто идет дождь. Еще немного и улицы нашего города утонут. А потом его откроют, спустя тысячу лет, как Атлантиду.
Шум дождя. От него нельзя спрятаться. Он разъедает мое сознание, мою плоть. Как странно, смотреть на собственные руки и не видеть на них кровоточащих язв. Я глубоко вдыхаю и чувствую боль, словно эти раны и вправду существуют. Боль теплыми прикосновениями продвигается по моему телу. Когда она достигает моей глотки, мне начинается казаться, что кто-то насильно заливает в меня расплавленный металл, с патологически странным наслаждением наблюдая, как я корчусь, как меня лихорадит. Моя майка становится насквозь мокрой от пота, прежде, чем я встаю и направляюсь в свою комнату. Такой знакомый, сумрачный коридор, ведущий в спальню плывет перед глазами. Его размывают соленые капли дождя, они попадают мне за шиворот, в ботинки. Уверенно шагая по лужам, в которых отражается живой, светящийся город, я ищу стук. Я должен его найти. И яркие вспышки машин перед глазами не остановят меня. Он заглушает все. Гудение сигналов машин, которые видят, как какой-то ненормальный, в одной майке, в легких спортивных штанах и шлепках шагает по проезжей части; крики возмущенных, а может, испуганные прохожих, которые размахивают руками, а затем хватаются за головы; ритмичную музыку, льющуюся из местного клуба; он заглушает меня. Я в нем растворился. Как растворяется сахар в кофе.
И холод. Даже холод обжигает. Обжигает шею, грудь, пальцы рук, ноги – синим пламенем оно охватывает каждую фибру тела. Я задыхаюсь в этой жаре, словно в тропических джунглях и отправился исследовать необычайных животных и удивительные растения. Красным, огненным, экзотическим цветком передо мною вырастает витрина. Я натыкаюсь на нее, больно ударившись лбом и локтем. Какой-то модный магазин. Новая коллекция одежды. Алый цвет заливает мои руки. Или это кровь?
Где же ты, стук?
Я срываюсь на бег. Бегу не оглядываясь. Впереди все заволакивает тьма, но я продолжаю бежать. Теперь впереди пустота, пропасть, которая бесконечно глубока. А я балансирую на самом краю. Мое тело стремительно крениться вперед, а скользкие от пота пальцы не могут найти опору. Подошвы шлепок звучно чиркнули и я сорвался.
Асфальт. Какие-то люди. Да, со мной все в порядке. Встаю, как ни в чем не бывало. Отряхиваюсь. По-прежнему бьет дрожь. Зуб на зуб не попадает. «Спасибо» в никуда, а может, даже безмолвное, одними губами. Иду дальше. Очень сильно качает. Впереди, в самом конце пустой улицы черная фигура. Не просто черная, смольно-черная, поблёскивающая. Фигура человеческая, по крайней мере, так вначале кажется. Но стоит получше приглядеться – узловатые, крепкие, острые рога венчают его вытянутую, угольную голову. Гигантские, походящие на корону, неизвестно, как их держит тонкая, хрупкая шея человека. Его глаза смотрят прямо на меня, не мигая. Пронзают насквозь, словно желают забить ржавый гвоздь в самое основание черепа. Тук-тук. Это был стук копыт. Теперь он не глухой, звонкий, отчетливо слышный, спешно приближающийся. Зыбкая граница между ним и этим звуком была стерта. Черная фигура, постепенно поглощая по пути весь свет, слегка прихрамывая, приближалась к нему. Острые плечи и покачивающиеся из стороны в сторону тонкие руки. Кости обтянуты минимальным количеством кожи. Меня охватывает страх, но, тем не менее, я понимаю, что мне некуда бежать, ведь он найдет меня даже во снах. Ужас сковывает мое тело, я не могу пошевелиться и даже предпринять попытку избежать этой встречи. И запах. Какой-то странный запах обнимает меня. Запах ванили и лака словно слились воедино. Я зажмуриваю глаза ровно в тот момент, когда рога почти что касается моей груди. Когда я вновь их открываю, то передо мной вырастает дубовая дверь и небольшой журнальный столик. Я сажусь на кожаной софе, разглядывая свои грязные, порванные спортивные штаны и насквозь мокрые шлепки. Дверь внезапно открывается и из кабинета выходит Ганнибал. Я рефлекторно встаю, ощущая, как лихорадочная дрожь не дает мне сосредоточиться и сказать хоть слово. В надежде, словно за спасательный круг, хватаюсь за идеально выглаженные лацканы пиджака психиатра. На моих губах застывает жалкое слово – «помогите».
Отредактировано Hervé Clement (2017-01-24 21:28:12)
