|
О ПЕРСОНАЖЕ
статус крови: | школа: |
//человек идет.
человек совершенно ничей,
но он знает, он даже верит в это почти -
после этой ночи –
самой долгой из всех ночей –
день начнет расти,
непременно начнет расти// [c]
(I)
Трижды по дереву, пауза, еще два раза — стук в дверь тянет за собой череду монохромных действий — еле различимый щелчок опускаемого фортепьянного клапа, торопливые шаги из дальней комнаты, скрип поворачиваемого в замочной скважине ключа — оркестрально выверенный ритм которых сбивается, когда на пороге обнаруживается незнакомец. Алма смотрит недоверчиво, до белизны костяшек сжимая латунную ручку, клянет себя за забывчивость и неосторожность (волшебная палочка так и остается на пюпитре) и уже хочет закрыть дверь, когда незнакомец решает заговорить. Требуется пригоршня неловких фраз, толика официоза, жмень смешанных извинений и капля топорного соболезнования, чтобы в комнате — довольно уютной, несмотря на крошечные размеры — стало не хватать воздуха.Мир Арлин сужается до нитевидного пространства случайно — она прячется в чулане с желанием подшутить над матушкой, теперь молчит в страхе перед наказанием, прижимаясь щекой к приоткрытой двери. Старается не дышать, прислушивается изо всех сил, но все равно пропускает добрую половину слов из разговора — те крохи, что проскальзывают сквозь оборону опущенных голов взрослых, заставляют Арлин испугаться до иголочных мурашек. Понимание того, что происходит что-то совсем плохое, приходит изнутри, из той части детского сознания, в котором чистая вера в хорошее спотыкается об странно скрючившиеся пальцы матери, сжимающие пыльно-серую боевую мантию (с вышитой эмблемой немецкого министерства, у отца есть такая, она же точно помнит!), об неестественно выпрямленную спину незнакомого мужчины, об разом нависшую (серую) тишину, когда дверь — хлипкая защита от взрослого мира — предательски скрипит. Незнакомца зовут Готтфрид Вайнгард — его голос сух и колок, а манжеты переливаются золоченными запонками — на каждой по сверкающей змеиной спирали. Он становится на одно колено, чтобы быть одного роста с Арлин — воровкой слов, не иначе — которая замирает, подобно испуганному зверьку. Герр Вайнгард говорит, что знал Томаса по работе в службе — они вместе работали в Министерстве Магии, а после воевали в одном добровольческом отряде — он смотрит с тем сожалением (прохладным), на которое только способен. Арлин считает себя взрослой (три дня назад ей исполнилось целых шесть лет), и потому искренне старается не заплакать при уважаемом джентльмене — слезы появляются позже, возле судорожно всхлипывающей матери.Арлин впервые сталкивается с игрой в имена — спустя три месяца между «пропал без вести» и «погиб» появляется знак равенства.
(II) Арлин удается открыть глаза за несколько минут до матери — ежась в утренней прохладе, она перебегает на соседнюю кровать, утыкаясь калачиком в спину Алмы. Довольное мурлыканье девочки, когда женщина ее обнимает, тонет в тишине (белой). Дом полнится просыпающимися звуками — то половицы синхронно скрипнут, то ветер в водостоке запоет, словно невидимый гигант выдохнет. Арлин помнит свой страх перед ним — домом — поначалу: как не испугаться громадины с зашторенными глазами-окнами? Стук в дверь перечеркивает старую жизнь, но начинает новую — четыре года назад Алма вместе с дочерью оказывается на пороге дома Вайнгардов (Готтфрид обещает помочь семье сослуживца — соответствующая плата за спасение собственной жизни, к слову) — девочка испуганно прижимается к матери, пока та стоит в богато убранной гостиной. В стройный ряд балясин резной лестницы вкрадывается мальчишеская голова — сдобренное веснушками лицо, расплескивающаяся медь волос. Заметив Арлин, он показывает язык, за что незамедлительно получает воспитательную затрещину от спускающейся навстречу гостям хозяйки дома — несмотря на обиду, Вальдегис (старший сын Готтфрида и Фредерики) зеркалит несмелую улыбку Арлин, давая начало той чистой дружбе, которая может завязаться между детьми — без ярлыков и взрослых слов. Тишина сдает позиции полностью — новорожденный день (как и жизнь с чистого листа) набирает обороты, подхватывая осиротевшее семейство в вихре новых обязанностей. Алма служит Вайнгардам добросовестно — она ведет хозяйство, занимается покупками, следит за парочкой домовых эльфов, соблюдает порядок в кладовых и счетных книгах. Арлин помогает в силу своих возможностей — Готтфрид держит свое обещание, не только оплачивая труд жены погибшего товарища, но разрешая его дочери обучаться вместе со своим старшим сыном. И если между старшим поколением разумные границы устанавливаются сразу — никакая благодарность не отменяет того факта, что Хармоны ни на одну ступень ниже господ, которым служат — то младшая половина жителей городского дома не скупится на вольности. Близость между ними искренняя — Арлин похожа на Гиса, как сестрица, да и подрастающая Мина не устает пересчитывать веснушки на ее носу, считая их явным и безапелляционным доказательством их родства.Игра в имена создает прецедент — имеющаяся связь не предается годами.
(III)Барти шесть — он уже считает себя большим и просит называть «Бартоломью» (совсем как взрослого) и украдкой вытирает щеку ладошкой после поцелуя бабушки или мамы — он хочет по-быстрее вырасти и стать таким же, как отец, хочет уехать на север и сражаться с великанами. Мама — Арлин — рассказывает о папе красивые сказки, хоть сам мальчик его совсем не помнит. Помнит он только дядю Артура, который тоже живет на севере и тоже сражается с великанами. Несмотря на всю «взрослость», мальчик хочет подарок — говорящую собаку. Приложив немало дипломатических усилий и сторговавшись на псе обыкновенном, Арлин берет малыша за покупками — Алма идет вместе с ними, как дополнительный советчик и смотритель («Маме только на минутку нужно отойти, по работе»). Арлин Хармон двадцать восемь лет, она работает в немецком отделении газеты «Ежедневный пророк» - она любит свою работу, исполняет ее тщательно и добросовестно. Несмотря на то, что статьи все чаще подвергаются несправедливой цензуре, женщина все еще хочет верить в то, что волшебное сообщество справится с лихорадкой — потрясет, да отпустит. Трясет, признаться, знатно — в попытке придерживаться нейтралитета Арлин обнаруживает себя между двух огней — Вайнгарды (связь с которыми хоть и теряет прежний размах, но оттого не становится менее крепкой) играют с огнем, Артур (человек, красной нитью пронизывающий — осознанно или нет — важную часть жизни Арлин) пишет предостережения, просит быстрее покинуть Европу. Арлин с решением не торопится — она хочет довести дело до конца, получить ответы на вопросы. Она хочет жить в стране (своей), в которой слова будут продолжать иметь вес. Назревающая безальтернативность мнений ее пугает, но за жизнь сына и матери она переживает сильнее. Только бы завершить начатое задание редакции, написать статью и уехать (сбежать?). Арлин идет на противоположную сторону дороги — совсем скоро должен появиться информатор из Министерства. Когда звучит первый взрыв — осколки ближайшей витрины ввинчиваются в правый бок, засеивают спину — Арлин слышит нарастающий гул человеческих голосов и крики о помощи. Наверное, кричит она сама — соседнее здание складывается карточным домиком, сминается боевым заклинанием, теряет координаты — Арлин пытается разлепить закрывающиеся (слипающиеся) от крови глаза. Единственно сформулированный инстинкт — развернуться, увидеть (обязательно в целости!) двери магазина, в глубине которых несколько секунд/минут/часов исчезают родные. Повернуться все-таки удается — не с первого раза, даже не со второго — но видит она лишь глазницы витрин - пустые, выбитые, объятые магическим пламенем. Когда раздается второй (третий? четвертый?) взрыв — наступает (красная) тишина.
(IV)Она считает трещины в каменной кладке — одна, вторая, третья — каждая из них складывается в лицо — скалящееся, ухмыляющееся, плачущее, смеющееся, а вместе они — лицо пустое. Она водит руками по кирпичной кладке, повторяя вслух сказки, что рассказывала ей Алма, что рассказывала она сыну, выуживает из памяти скучные конспекты по истории магии, произнося вслух заклинания (эффекта ноль). Она говорит вслух и про себя, чтобы совсем не сойти с ума, чтобы вовсе не потерять нить. Каждую ночь она начинает с самого начала — вспоминает игры с Вальдегисом и Миной (бедная, бедная моя девочка), вспоминает нарисованные карты, ведущие к несуществующим сокровищам (однажды, будучи детьми, они и в правду зарыли настоящее фамильное серебро — Гис стоически их не сдал), прокручивает моменты обучения в магической школе (окрашенные кровью зубы Артура ярким пятном), думает о старом друге (любовнике? отце ее ребенка? рыцаре, сражающемся с великанами?), думает о маленьком Барти, которого не уберегла. Думает, думает, думает. Под конец в ее голове совсем не остается нетронутых чужими пальцами воспоминаний. Арлин Хармон выживает в серии взрывов, организованных «Todessturm», направленных на устрашение не-магов (ликвидация информатора?), но качество ее выжившей сомнительно и ставится под вопросом — она редко заговаривает, почти не ест, не позволяет убирать магией шрамы, оставленные на теле после инцидента, почти не появляется на работе после выписки — Артур не отходит от ее больничной койки, но уезжает ни с чем — Арлин наотрез отказывается покидать Германию, толком не аргументируя собственное желание. Именно такой — разбитой и без цели — ее находят бывшие коллеги по редакции. В идею оппозиционной газеты она вгрызается с особой маниакальной злостью (не думать о родных, не плакать, не жалеть себя! отомстить).Осторожности хватает на год — наивно было бы верить, что им удастся продержаться дольше — во время ареста Арлин жалеет лишь о том, что втянула в это Вильгельмину. Она снова ведет за собой. Как собственного сына. Как мать. И снова в пропасть. Времени для анализа предостаточно, для саморазрушения — еще больше. Столько же для накапливания злости, по капле. Голову выворачивают наизнанку — ее блока хватает лишь на несколько «воспитательных» бесед. После очередного допроса она почти сталкивается в тюремном коридоре с осунувшемся Артуром — из его носа идет кровь и окрашивает зубы (как в вашу вторую встречу, помнишь?). Дни замыкаются в спираль — Арлин кажется, что проходит целая жизнь. Тишина (черная) отступает в конце 1943 года, когда Арлин оказывается (чудом ли?) в числе освобожденных из тюрьмы, благодаря действиям («заблаговременным», разумеется) «Resistance». Тщательно выстраиваемая система ценностей — справедливость, компромисс, ответственность, закон — проверку на прочность не выдерживает. Арлин все еще верит в силу пера, но - достает меч.
история в лицах:
- Алма Хармон, в дев. Ройх (Alma Harmon, nee. Roich) - мать, экономка семейства Вайнгард, 56 лет, мертва.
- Томас Хармон (Thomas Harmon) - отец, пропал без вести во время Первой мировой войны.
- Бартоломью Хармон (Bartholomew Harmon) - сын, 6 лет, мертв.
- Вальдегис Вайнгард (Waldegis Weingard) - названный брат, старший сын Готтфрида Вайнгарда, служившего с отцом Арлин в одном отряде и обязанного тому жизнью; 32 года, сотрудник министерства магии Германии, член «Todessturm».
- Вильгельмина Вайнгард (Wilhelmina Weingard) - названная сестра, младшая дочь герра Готтфрида; 27 лет, беглая преступница, член «Vergeltung».
- Артур Ауэ (Arthur Aue) - старый друг; 34 года, в прошлом - заместитель и личный помощник Харфанга Веннберга, в настоящем - один из приближенных к лидеру волшебников, член «Vergeltung».
- появляется на свет в семье Алмы и Томаса Хармон, воспитывается матерью - отец уходит на фронт в рядах добровольческого отряда во время Первой Мировой войны и пропадает без вести. Со слов сослуживца - Готтфрида Вайнгарда - известно, что Томас Хармон спасает последнего от смерти, именно поэтому Готтфрид обещает помочь его жене и маленькой дочери. Свое обещание выполняет - мужчина нанимает вдову экономкой, не только оплачивая ее труд и давая крышу над головой, но и позволяя обучаться Арлин вместе с его подрастающими наследниками;
- между молодым поколением (Арлин, Вальдегисом и маленькой Вильгельминой) создается тесная связь - они дружны и преданы друг-другу, несмотря на классовые различия. В течении определенного времени связь между подросшими детьми становится тоньше, но чувство общности остается;
- проходит обучение в Дурмштранге, оставаясь в твердой середине. Благодаря быстрому уму схватывает информацию, то, что не дается на уровне понимания, автоматически зазубривается - в боевой магии помогает Артур Ауэ, невольный свидетель самоистязаний Арлин, когда последняя пытается подготовиться в магической дуэли на третьем курсе;
- проходит стажировку в редакции "Ежедневного пророка" (с легкой руки Готтфрида), но дальше справляется самостоятельно - со временем упрочняет свои позиции в журналистской среде, позволяет себе снимать отдельное жилье;
- рожает сына, в воспитании которого помогает Алма - Арлин больше времени уделяет работе, о чем после горько жалеет. Назревающая бойня (особо идейные называют происходящее "революцией", но игра в имена не меняет сути) бьет Арлин наотмашь - в результате несчастного случая (оказываются не в то время, не в том месте) погибают Бартоломью и Алма;
- после смерти родных почти замыкается в себе, но срабатывает "переключатель" - на создание и поддержание жизнеспособности оппозиционной немецкой газеты уходят все силы и внимание. Согласно всем законам военного времени, оппозиция завершает свой путь в каменных тюремных стенах;
- входит в число освобожденных, первое время ютится вместе со старой подругой по номерам отелей, используя оборотное зелье и прочие приемы конспирации - желейное существование, подпитываемое злостью на собственное бездействие, заканчивается разговором с Артуром - именно под его покровительством Арлин (а позже и Вильгельмина) присоединяется к «Vergeltung», являя собой если не совершенную боевую единицу, то ни раз доказывающего свою необходимость информатора и аналитика, при этом боевой потенциал ее также ощутим - ей все реже удается заглушать мысли о мести тем, кто забрал у нее семью;- вспенивается от каждого слова, от каждого шороха – то до предела спокойная, до скрежета сдержанная, словно войска внутри нее разом лишаются командира, сдаются, бросают оружие и до беспамятства отдаются на растерзание алкоголю и праздным мечтаниям о мире; то вскипающая разом, выплескивающаяся эмоциями наружу, широкими жестами, колкими движениями, оскалами, заряжающая ядовитым сарказмом каждую фразу, прежде чем выплюнуть ее наружу – война внутри нее разгорается с новой силой, из строевых учений в революцию превращаясь, вплетая полнейшую анархию в состояние рецепторов и нервной системы в общем; каждый ее поступок, каждое действие в обязательном порядке ведет к противодействию, так или иначе, проявляющемуся; привыкшей к мимикрии, жаждущей перемен, ей, тем не менее, подстроиться к настоящему не удается - внутри, так точно;
- имеющая право на существование внутренняя нервозность внешне выражается в непреодолимой потребности «занимать» руки: будь то частое изменение дислокации окружающих предметов или блуждание в пальцах инородных тел – монеты, шнурка-косички на запястье или иного, по размерам способного уместиться в ладонях женщины, все годится для концентрации и переключения с проблемы непосредственно на ее решение;
- расположенность к тактильному восприятию окружающего мира делает Арлин чувствительной к разного рода фактурам, поверхностям, материалам, ей необходимо прикасаться к предмету;
- под влиянием Вайнгардов испытывает симпатию к ползучим тварям, но недоверие присутствует;
- с легкой руки Артура обзаводится прозвищем "Гвиневра", под созвучным псевдонимом печатается в оппозиционной газете;
- имеет высокоразвитый, глубоко проросший комплекс вины, старательно культивируемый и лелеемый; боится удушения, настороженно относится к тишине; любое долгое бездействие таит за собой трясину, возвращаться в которую она не желает – Арлин боится, что снова справиться с большой бедой у нее просто недостанет сил.
навыки:
Благодаря устойчивому желанию справиться с ситуацией, Арлин получает, укрепляет и обновляет навыки по мере необходимости, согласно обстановке - податливое тесто в руках умелого лидера. Благодаря острому уму быстро учится, стремительно загорается, но столь же оперативно гаснет при отсутствии стимула, потому определенные навыки тренирует постоянно и не без посторонней помощи. В силу изменившегося жизненного положения и выстраивания иных целей, пытается оперативно прыгнуть ваше головы собственной - повышает уровень владения боевой магии путем набивания синяков да доведения до приступа Артура - негласного наставника. Со школьной лавки заинтересована в легилименции - умение подсматривать и интерпретировать информацию оказывается весьма полезным в профессиональном плане, да и в настоящем приносит ощутимую пользу. Блок на сознании ставит на среднем уровне, обучаться приходится в полевых условиях - ранее обратной стороне "подслушивания" уделяет преступно мало внимания. Хороша в обмане и манипулировании словами, слабости компенсирует малым стремлением к самосохранения и высоким болевым порогом. Под давлением обстоятельств учится маскировочным чарам. Успешно освобождает голову от лишней информации, сосредотачивая весь потенциал на единственной цели - отомстить.
ДОПОЛНИТЕЛЬНО
Связь с вами:
https://vk.com/id405377408
внимание! автор агонизирует и графоманит от случая к случаю, ныне пишет много скромнее - в зависимости от соигрока; соотношение мысли:действие вариативны.
Не оставить паломничества в никуда, из последней силы
(хотя какие уж силы, ведь по правде давно не осталось сил)
....Господи, родом и кровью клянусь, ни о чем бы тебя
хоть бы просто из гордости не просила,-
только я заблудилась, не ведаю, где я. ©Циклически замкнутая конфронтация того, что внутри, с тем, что снаружи. Пороховые бочки, подкатывающиеся к ушным раковинам и взрывающиеся в районе висков, штурмовой волной разметают досадные мысли о том, что должно быть, и том, что будет на самом деле. Рассыпающаяся кожа, предательски покидает иссушенный ветром лобового стекла скелет, позволяет телу барски растечься в пассажирском кресле – потрепанными улицей кедами наружу. Расслабленные кисельные мышцы с трудом держатся единым организмом, цепко скрепленные сухожилиями – Джин поднимает руку на свет и видит их командную работу – клетка пожирает клетку, и так по кругу. Ветер терзает волосы, заползает за губы, пытается разорвать рот при каждом выплюнутом на свободу слове, потому она лениво отмахивается от осаждающих со всех сторон фраз Скипа, они за ненадобностью осыпаются по выцветшим джинсам и выпадают в открытое окно, где с приглушенным стуком разбиваются о придорожные столбы. Скип в приподнятом пророческом настроении, вещает о корпоративных свиньях и гарнирах, с которыми стоит их есть, ему почти молитвенно вторит Роза, благополучно утонувшая в подолах собственных юбок (которых на ней, как минимум, три в наличии), Джим, заправляющийся никотином на заднем сидении, вторит пророку фразами, совершенно к делу не относящимися, Саймон, дополняя побитую картину, скромно и эгоистично напивается, прилипнув глазами к заднему стеклу. Упаднической откатной волне вторит Джина, замуровавшая свое уставшее тельце в кокон из цветастого пончо.
Это ее дом. По-крайней, на ближайшие несколько дней.
Джина Аттвуд закрывает глаза и погружается в море.
Холодная отрезвляющая вода заполняет потрепанный временем и пыльной дорогой минивэн, давит на уши. По-матерински обволакивает, возвращает в безопасную тесную утробу, вакуум рождения. Она сбрасывает счетчики, открепляет душу от тела, выключает реальность, оставляя хриплый голос Скипа доносится как из-за ватного одеяла. Джина натягивает индейскую ткань на голову, полностью погружаясь в вымышленное море, его спокойствие и безмятежность. Мягкое тело воды защищает ее от наружного бедового мира, Джина опасливо приоткрывает один глаза, затем другой – фразы, проговариваемые вслух, озадаченно повисают в воздухе, заключенные в белесые облачка-пузыри. Джина протягивает руку и прикасается к одному, прокалывая тонкую оболочку, выпуская буквы на свободу. Со звуком вырывающегося воздуха вопрос просачивается сквозь толщу воды.
«Сколько можно ждать?»
Голос Скипа скачет по салону, а Джин провожает его ошалелым взглядом, пытаясь не упустить, и вот на очередном кульбите, децибелы, растормошившие воздух, уже и не Скипу принадлежат вовсе, а Большому Брату, а ехидные «сколько», «можно» и «ждать» рассыпаются на множество «можно» и чуть больше «ждать», баламутят ранее безмятежное море, пока водянистое наваждение не пропадает вовсе. И правда, сколько?
С терпением у Джины туго.
Слабые конвульсивные порывы принимаются за хороший знак – признаки жизни. Джина, глотнув воздуха побольше, ныряет в мысли.
Она терпит, пока хватает сил, но силы имеют привычку заканчиваться.
До девятнадцати лет ее окружали пластмассовые люди. Бутафорские вещи заполняли ее комнату, пластилиновые правила составляли жизнь. Отсутствие члена направило ее «предназначение» в иное накатанное русло, нежели американский футбол и бутылка пива по пятницам – ее предано лепили для будущего мужа, где уговорами, где угрозами, подрезая под общий шаблон.
Получилось откровенно хреново.
Лишнее мясо (мысли) упрямо выпирало из жестких рамок, портило картину, при которой спереди все мирно и гладко, а сзади абсолютный Холокост, с жертвами и показательными казнями. После школьной скамьи, матушка, театрально закатив глаза и сложив инструменты – кулинарные книги, библию домохозяйки – сдалась, решив, что Великий Институт исправит нерадивое чадо. И снова вышла ошибочка.
От этой ошибки сотряслись стены, нервная система соседей и черепные коробки родителей, чья венозная кровь закипела, забурлила, чуть не вылилась в сердечные приступы, ограничившись приступами душевными, когда сучья дочь (комментарии списаны с уст проклинающих) с помпой вылетела из университета, ввязавшись в митинг защиты то ли меховых тварей, то ли цветнокожего населения. Не суть важно, главное – надежды на светлое будущее пошли трещинами, а потом и с грохотом обвалились, под собой похоронив мещанство и спесь.
Грохот рушащихся надежд не заглушил звон кандалов, падших с ног пленницы. Джина была свободной.
- …корпорации затрахивают нам мозги, подсаживая на Великий Американский Дух, загаживают мысли и помыслы, сводят к вечному двигателю капитализма и потребительства – голос Скипа срывается на религиозные ноты, хоть насквозь пропах марихуаной. Джина старательно притворяется мертвой.
А за окном – Америка. Не та, про которую вещает хрипота Скипа – Америка свободная, безграничная, незадымленная. Дорога, крадущая души у подросшего послевоенного поколения, уводящая за порог пригретого дома; та, ради которой юноши и девушки отказываются от шаблонного маркированного будущего; та, на которой они находят жизнь свою, а после смерть. Дорога, на которую Джина выменяла все, что у нее было.
А было у нее – неосмысленное будущее у семейного очага, пара сотен долларов, несколько десятков лет. Теперь же ей не светит ни первое, ни второе, а жить она планирует не дальше тридцати. Но она счастлива.
- Скип, закрой уже свой рот.
Не ясно, кто не выдержал первым – Джина, прощающаяся с мескалиновыми волнами, или Саймон, перешедший от мирного спаивания к агрессивному алкоголизму. Джине кажется, что все же ее голос прозвучал первым. Вода отхлынула, оставив после себя смоченный воздух. Сладковатый запах травки распространился с задних сидений фольтсвагена, замыкая прошедшее «лето любви» в передвижных метрах. Джина откидывается на спинку сиденья, вытягивая ноги в окно, подставляя лицо встречному потоку ветра. Философские настроения не отпускали.
Дите начавшейся революции, она успела побывать во многих горячих точках, многое попробовала, многое решила для себя самой. Захватила фестиваль в Монтерее, стреляла из водяных пистолетов в полицейских в «походе на Пентагон», сбежала из Сан-Франциско – жизнь в коммуне оказалась не столь романтичной, какой должна была быть. Питалась исключительно марками ЛСД, мескалин, псилоцибин, фенциклидин (очаровательный ангельский порошок).
Многое из этого рациона осталось с ней (в ней) и по сей момент.
Просто представьте.
Стены коробки, которую вы именуете домом, дышат. Пол кренится, потолок опускается на несколько сантиметров ниже, придавливая вас своей тяжестью так, что вы чувствуете себя гребанным атлантом, на плечах корого целый мир – поверьте, самомнение ваше настолько же велико. Окружающие вас предметы текут, плавятся в причудливые формы, ворсинки на одеяле превращаются в непроходимые тернии, а лампа солнцу подобна – глаза ваши пытаются спрятаться в глазницах, но ничего не получается. Вас не существует. Оболочка, ранее целая, рассыпается, отворяя душе новый мир, мир Пограничья. Вы – единое целое со Вселенной. Вас не существует.
Вы слышите, как бегают страхи за соседской стенкой.
Вы видите самое нутро человека, говорящего напротив, его нервную систему, его рецепторы, плотно оплетающие каждый мускул.
Вы чувствуете, что остаетесь наедине с целым миром. И вы – ровня ему.
Сложно отказаться от всего этого. Почти невозможно.
Джина понимала это, лучше многих.
Из меланхоличных страданий, которые, возможно, закончились бы попыткой выброситься из машины или самоличным перегрызанием вен, Джину вырвали самым неожиданным образом.
- Тормози, мать твою, тормози! – Джи чуть не складывается в попытке одновременно убрать ноги из окна и дотянуться до педали тормоза. – Скип, мы чуть не проехали чудо.
Она воистину близка к чуду. Машина тормозит невыносимо медленно, прочерчивая путь от движения до полной остановки мучительно долго. Джина не знает, как ей удается разглядеть в незнакомке чудо, возможно, виновата не выветрившаяся кислота, но – она видит. Длинные солнечные волосы, затравленный, потерянный взгляд. Поднятая автостопная рука, потрепанная сумка у ног. Джи верит, что все происходит не просто так, и в незнакомой встречной может поселиться бог.
- Если дева бесстрашна и не убоится чудаковатой компании, чудаковатая компания в знак доверия подвезет ее до Бетеля, - светловолосая макушка Джи почти выпрыгивает из опущенного стекла, зубоскало улыбается. Затем ловко перебирается на заднее сиденье, запихивая Джима на свое место, а Саймона, наоборот, в самые глубины минивэна, открывает пассажирскую дверь. - Туда сейчас многие держат путь.
Отредактировано Arline Harmon (2017-05-07 22:52:41)
